Оберон встал на ноги и взял за руку Миравелль.
— Пойдем, моя благословенная маленькая идиотка, — сказал он Миравелль, — мы отправимся ко мне в номер и продолжим смотреть 'Властелина колец'. Теперь они успели приготовить для нас конфеты из белого шоколада и холодное-холодное молоко.
— Ох, все так добры к нам, — сказала Миравелль, — Я вас всех люблю и хочу, чтобы вы это знали. И я так рада, что все плохие мужчины мертвы, а Родриго свалился с балкона. Это было самой главной удачей.
— Ну разве не прелестно она все разъяснила? — спросил Оберон насмешливо. — А если подумать, что мне придется выслушивать такое по восемнадцать часов в день… А как ты, Лоркин? Собираешься ли ты хорошенько пообщаться с братом и сестрой и затеять маленькую интеллектуальную дискуссию о своих научных изысканиях? Я просто свихнусь, если время от времени у меня не будет возможности поговорить с кем-нибудь, кто способен оперировать четырехсложными словами.
— Да, Оберон, — сказала она. — Я буду приходить к тебе чаще, чем ты, возможно, думаешь.
Она обошла стол и встала перед ним. Будто гора свалилась с его плеч, и он обнял Лоркин. Последовал пылкий поцелуй, и объятие медленно разомкнулось, их длинные изящные пальцы переплелись, чтобы разъединиться.
— Ах, я так счастлива, — сказала Миравелль. Она поцеловала Лоркин в щеку.
Оберон и Миравелль вышли.
Лоркин попрощалась со всей компанией формальными кивками, жестом предложила мужчинам вновь занять свои места, и тоже вышла из дверей.
В комнате повисла тишина.
Потом заговорила Ровен:
— У нее бесподобные способности, — сказала она.
— Понимаю, — отозвался я.
Больше никто не заговорил.
Какое-то время Мона сидела тихо, она все пыталась завладеть вниманием Ровен.
Потом очень мягко Мона сказала:
— Все кончено.
Ровен не ответила.
Мона встала, Квинн тоже. Наконец это сделал и я. Михаэль поднялся из вежливости, Ровен же осталась сидеть, задумчивая, отстраненная.
На какой-то миг складывалось впечатление, что Мона уйдет, так и не произнеся ни слова, но когда она уже подошла к дверям, она повернулась и сказала Ровен:
— Не думаю, что ты еще когда-нибудь меня увидишь.
— Понимаю, — сказала Ровен.
— Я люблю тебя, моя милая, — сказал Михаэль.
Мона остановилась, ее голова была опущена. Она не обернулась.
— Я никогда тебя не забуду, — сказала она.
Я был ошарашен. Совершенно сбит с толку.
Лицо Михаэля исказилось, будто его сильно ударили. Но он ничего не сказал.
— Прощайте, мои прекрасные смертные друзья, — сказал я. — Если я буду нужен, вы знаете, как меня найти.
Выражение лица Ровен, когда она обернулась, чтобы взглянуть на меня, невозможно описать словами.
И вот постепенно я все понял. Меня медленно осенило. Это напоминало озноб.
То, что нас связывало, прошло. Дело не только в том, что Мона решила уйти. У нас больше не было повода встречаться. Больше никакой мистики, чтобы оправдать нашу близость. Честь и достоинство, о которых я так уверенно говорил, требовали, чтобы мы прекратили вмешиваться в жизни друг друга, прекратили и дальше узнавать друг друга.
Нам больше не найти точек пересечения.
Талтосы были найдены, реабилитированы и будут в безопасности в Центре Мэйфейров. Речь Лоркин оказалась эпилогом.
Нам следовало расстаться.
Почему я не сумел это предвидеть? Не почувствовал неизбежную взаимосвязь событий? Мона знала прошлой ночью, и ночью предшествовавшей, когда на острове она смотрела на море.
Но я не знал. Совсем не знал.
Я развернулся и последовал за своими компаньонами.
Со священной горы Центра Мэйфейров мы спускались в сияющем лифте, мы прошли восхитительный вестибюль с вводящими в заблуждение современными скульптурами под античность и богато украшенным плиткой полом, мы вышли прочь, на теплый воздух.
Клем распахнул перед нами двери лимузина.
— Вы уверены, что хотите в эту часть города?
— Просто высадишь нас, нам никуда не нужно.
В машине было тихо, пока мы бесшумно ехали, будто каждый из нас был сам по себе.
Мы не Талтосы. Мы не невинны. Мы не можем жить в посвященной Богу благословенной горе. За нас не похлопочут и нас не спасут те, кому мы послужили по случаю. Они же не станут почтительно благодарить нас, ведь нет? Они не откроют перед нами двери своего пристанища.
Так дайте же нам погрузиться в язвы города, распространяясь там, где в дебрях бессмысленных и проигрышных судеб дешевые убийцы обнажают ножи за двадцатидолларовую бумажку, где неделями в сорной траве гниют трупы среди обуглившегося леса и куч битого кирпича.
Я изнывал от жажды.
Пышно разросшийся луноцвет, длинные, как деревья, дымовые трубы, — разве не здесь мое место? Веяние зла.
Скрип разбитых досок. Morthadie. Компания за зубчатой стеной. Я слышу, как кто-то шепчет мне в ухо:
— Ищешь, чем себя занять в ближайшее время?
Невозможно сказать лучше.
Глава 29
Я проснулся сразу. Солнце давно уже село. Мне было очень уютно в кровати тетушки Куин. Я даже сделал страннейшую вещь перед тем, как отойти ко сну. Вняв увещеваниям Жасмин по поводу моего восхитительного льняного костюма, я развесил всю свою одежду и надел длинную сорочку из фланели.
Откуда взялась эта безумная блажь? Я, который в бархате и кружеве укладывался среди грязи в гроб, оказался вдруг приверженцем столь обременительных удовольствий? Я убегал от солнца, закапываясь прямо в сырую землю. Как-то я устроился спать в склепе под церковным алтарем.
На столе сидел Джулиан. Он набил маленькую тонкую черную сигарету на своем золотом портсигаре и зажег ее. Его холодное тонкое лицо осветила вспышка. Аромат дыма.
— Ах, это что-то…
— Итак, ты высасываешь из меня все больше и больше энергии, понимаю, — сказал я. — Ты вытягиваешь ее из меня, даже когда я сплю?
— При свете дня ты мертвец, ледяной, как камень, — заметил он. — Тем не менее, последний час ты видел прелестный сон. Мне, пожалуй, понравился твой сон.
— Я знаю, что мне снилось. Что мне для тебя сделать, чтобы ты навсегда оставил меня в покое?
— Я думал, ты меня обожаешь. Неужели все это было шуткой?
— Итак, ты провалился, — сказал я. — Ты навел Мону на мысль переспать с Михаэлем, но рождение Морриган ее уничтожило. Откуда тебе было знать? И то же с Меррик Мэйфейр, которая стала одной из нас.
