Андреа ставит в проигрыватель диск Пако, прикладывает палец к губам и опускается на пол рядом с музыкальным центром, прикрыв глаза.
Легкая, тихая вибрация струн напоминает звук первых редких капель наступающего дождя, шум поднимающегося ветра, обеспокоенный шелест листвы. Гитара все еще поет не в полную силу, мелодия разливается неторопливыми переборами, в которые неожиданно вплетаются уверенными штриховыми вкраплениями громкие, будто барабанные, дроби – и вот до слушателей уже доносятся щелчки открываемых зонтов и топот бегущих в укрытие. Музыка становится тревожной: она то уныла и монотонна, словно серый обложной ливень, то вспыхивает, сверкает громом и молнией. Андреа кажется, что она слышит треск ломающихся деревьев, видит искры перебитых проводов, чувствует, как ноги становятся мокрыми от потоков бегущей воды. Гитара заходится в таком бешеном ритме, что льющиеся с неба ручьи готовы поглотить и смыть все на своем пути. Мелодия хлещет, бьет, разрывает, подбрасывает… И вдруг обрывается на полузвуке. Через какую-то неуловимую для непрофессионального уха долю секунды в гармонию трагедийных аккордов вклиниваются мажорные ноты. На хмуром небе то здесь, то там появляются робкие просветы, сквозь иссиня-черную гладь к земле устремляются солнечные лучи. Гитара успокаивается и вибрирует начальными интонациями, в которых теперь слышится пение птиц, чувствуется запах свежести и обновления. Музыка постепенно удаляется, оставляя в душе слушателей ощущение наступившего всеобщего умиротворения.
Андреа открывает глаза. Наташа сосредоточенно раскрывает и закрывает веер.
– Понравилось?
– Очень. Но я все равно не понимаю, как это можно сыграть руками. С дробями все просто, следуют за музыкой. Медленная мелодия, и ноги так же двигаются. Убыстряется, стучу сильнее. А руки куда девать? – Девочка жалобно гундосит и ждет от Андреа конкретного руководства.
– Наташенька, кто из нас танцор, ты или я? Руки контрастируют с ногами. Ты забыла теорию? Включаем музыку еще раз, ты слушаешь и изображаешь ее правой рукой. И не надо делать мученическое выражение лица. Кому нужно фламенко, тебе или мне?
– Мне, – соглашается Наташа.
«Обеим», – знает Андреа.
– Пробуй.
Девочка выходит на середину комнаты, медленно раскрывает веер так, что извне виден лишь большой палец, и вибрирует кистью в такт мелодичным колебаниям струн. Легкие перышки на концах веера дрожат, будто стряхивают с себя капли воображаемого дождя. Музыкальный темп ускоряется, робкую перьевую рябь сменяют медленные, нарочито заторможенные обмахивания. Не отводя в сторону локтя и плеча, Наташа слегка разворачивает кисть и возвращает ее в прежнее положение. Гитара жаждет резких, тревожных дробей, которые девочка мысленно выстукивает, сопровождая «танец» неторопливыми, гибкими вращениями кисти извне к середине.
– Очень хорошо.
Они слушают и «танцуют» в той же неподвижной манере шторм, ветер, закат, снег, листопад.
– Получается?
– Получается.
– Ты обещала сыграть, когда у меня начнет получаться.
Андреа расчехляет гитару, и комнату наполняет музыка, которой Андреа живет последнюю неделю.
– Что это?
– Не догадываешься?
– Что-то страшное…
– Землетрясение.
9
Земля трясется под ногами. И хотя асфальт тверд и недвижим, Андреа не покидает ощущение зыбкости почвы. Она стоит у незнакомого подъезда и теребит в руках бумажку с нацарапанным адресом. Зоя продиктовала его по телефону и, описав все свои мытарства («Мне пришлось два дня висеть на проводах и общаться с целой кучей давно забытых людей. То ты их не помнишь, то они тебя»), взяла с подруги клятвенное обещание не откладывать визит и ничего не бояться. Пообещать было, как водится, гораздо легче, чем исполнить.
Андреа томится у подъезда и пытается выудить из хоровода пляшущих мыслей ту, что поможет добраться до нужной квартиры. Она то садится на обледеневшую от бесснежных ноябрьских морозов скамейку, то торопливо вскакивает, вырываясь из обволакивающего плена промерзшего дерева. То приближается к железной двери, разглядывает безликие кнопочки домофона, спрятав руки поглубже в карманы, чтобы не нажать невзначай необходимую комбинацию цифр. То снова отходит на безопасное расстояние, поймав вопросительный и переставший быть дружелюбным взгляд застекольной консьержки. Может, все же лучше уехать? Нет, надо идти. Но что сказать? Как объяснить? Андреа не может подобрать подходящих слов, поэтому и колеблется в нерешительности. Ничто и никто не замечает ее метаний. Ни вышагивающая по карнизу второго этажа ленивая кошка, ни ковыряющий лопаткой грязевую жижу укутанный в теплый комбинезон карапуз, ни его тараторящая в мобильник мамочка, ни автомобилисты, снующие по двору на своих «Кадиллаках», ни мужчина с «дипломатом», потягивающий горячительное под козырьком соседнего подъезда… В какую бы сторону ни направилась бесцельно крутящаяся на пятачке женщина, никто из потенциальных наблюдателей не заметит смены декорации. И только бдительное око дежурной ждет от Андреа решения и не позволяет ей сделать выбор. Неотступно следит за ней, гонит прочь, вычислив чужака, но, мучимое любопытством, и не отпускает, не дает уйти. И когда Андреа в очередном приступе самовнушенной храбрости подскакивает к домофону, из динамика раздается грозное и подозрительное шипение:
– Вы к кому?
– Я в сто семнадцатую.
– А чего же не идете? Они все дома.
– Иду. – Андреа продолжает рассматривать говорящее устройство, не дотрагиваясь до клавиш.
– Вы Лизина подружка, что ли?
Андреа изумленно мотает головой. Значит, его жену зовут Лиза…
– Нет, я…
– А… Вы, наверное, няня. Наниматься пришли.
Андреа растерянно улыбается. Конечно, малышу, наверное, уже больше двух лет. Маме пора на работу.
– Нет.
Консьержка недоуменно вскидывает брови и продолжает допрос. Не позволяя Андреа раскрыть карты, пожилая женщина в очках с толстыми стеклами пытается удовлетворить свой охотничий инстинкт. Пристально рассмотрев стоящую перед дверью молодую девицу и, видимо, сделав какие-то выводы, она обрадованно произносит:
– Так вы же из газеты! И как я сразу не догадалась? Такой человек! Такой талант! О нем давно пора кричать на всех углах. Я его каждый день спрашиваю: когда о вас в газете напишут? Он все молчит, отшучивается, а вот третьего дня подмигнул и говорит: «Скоро». Ну, я права? Вы из газеты? Давно пора. О таких людях обязательно писать надо.
Андреа отходит от динамика и смотрит через стекло на сыплющую гипотезами консьержку. Он, конечно, талант. Талантище. И писать о нем действительно надо. Она подкупающе улыбается дежурной и, подтвердив этим свое «журналистское происхождение», оказывается в холле у лифта.
Восьмой этаж, сто семнадцатая квартира, цифры прыгают. Андреа прислоняется к стенке кабины и, когда лифт открывает двери, с трудом выталкивает себя на лестничную площадку. Мучиться в раздумьях перед кнопкой звонка ей не нужно: дверь распахивается, и возникает женская спина, одетая в теплую куртку.
– Я за хлебом, – кричит женщина в глубь квартиры и оборачивается.
На Андреа смотрит приветливое лицо лет тридцати пяти – сначала вопросительно, потом изучающе, затем подозрительно – и наконец, озаренная догадкой та, которую консьержка назвала Лизой, спрашивает:
