– Не я. Пока существует жизнь, существует и риск. Насколько риск оправдан, невозможно оценить объективно. В этих вопросах расходятся мнения даже самых разумных людей. Мы же, софотеки, и вовсе не станем вмешиваться в это.
Фаэтон пролетел еще два цилиндра, они были жаркими и пахучими, как атмосфера Венеры. Здесь жили рожденные в Аду существа с Плато Лакшми и Иштара. Фаэтон видел их серо-коричневые, напоминавшие ульи города, соединявшиеся дамбами из лавы либо дорожками, проделанными специальными машинами. Только по одной, может быть, по двум из этих пылающих дорог передвигались продолговатые фигуры. Эти адские формы тел стали непопулярны еще несколько веков тому назад, когда завершилось формирование твердой поверхности на Венере. Однако дети Ада, по каким-то лишь им ведомым причинам, предпочитали сохранять прежнюю форму тела, так хорошо им знакомую.
Он пролетел сквозь цилиндр, в котором рядами выстроились блеклые пирамиды, тротуары между ними были пустынны. Фаэтон не заметил ни малейших признаков жизни. Дальше следовал цилиндр, в котором там и тут можно было видеть группы детей, слишком крупных младенцев, каждую такую группу окружала теплая розовая плоть с сотнями сочащихся молоком сосков. И наконец Фаэтон пересек цилиндр очень холодный, в нем были целые зоны, погруженные в темноту, в которых копошились и пульсировали еще более темные тени. Фаэтон не знал ни школ, ни существ, наполнявших цилиндр.
Радамант продолжил:
– Мы не можем управлять вашей жизнью, потому что в противном случае мы завладеем вашими жизнями, а вы будете лишь опекунами или распорядителями. Как вы думаете, вы бы больше или меньше ценили вашу жизнь в таком случае? А если бы вы ценили свою жизнь меньше, разве не стали бы вы рисковать еще больше и не привело бы это к саморазрушению? С другой стороны, если человек свободно распоряжается своей жизнью, он может свободно экспериментировать, рискуя лишь тем, что принадлежит ему, пока не достигнет счастья.
Повсюду в этих цилиндрах мы можем видеть результаты неудачных экспериментов, загубленные жизни, людей, которые не могут покинуть единые системы умов, эти тупиковые формы существования.
Пока существует жизнь, будут и эксперименты, и прогресс, и невозможно избежать боли и неудач. Самое большее, что мы можем сделать, это дать людям максимум свободы, чтобы никому не приходилось расплачиваться за чужие ошибки. В таком случае боль поражения затронет лишь того, кто рисковал. Невозможно предугадать, какие именно жизненные пути ведут в тупик. Даже мы, софотеки, не сможем предсказать это.
– До чего же вы великодушны! Нам всегда будет предоставлено право совершать ошибки.
– Берегите эту свободу, молодой хозяин, она – основа всех остальных свобод.
– А как же частная жизнь? Гелий ведь один из них? Из тех, кому выгодна моя амнезия?
– Очень смелое предположение. Не думаю, что выдам чужой секрет, если скажу, что, скорее всего, именно Гелий прислал к вам Дафну.
– Что? Я думал, что ты – в смысле, эта твоя версия – знаешь не больше, чем знаю я.
– Совершенно верно, хозяин. Но я в состоянии делать выводы, основываясь на простой логике. Где была Дафна, когда вы уходили?
– В контейнере для виртуальных видений. Она собиралась поиграть в какую-то игру… Подожди минуту… Я полагал, она пробудет в симуляции несколько дней. Она ведь не новичок в играх.
– Она играла на приз?
– Вроде бы да.
– Она была на маскараде, значит, никто не знал, где она находится. Кто мог знать, как ее найти? Кто мог вмешаться в игру? Кто мог попросить ее сделать что-то, зная, что, по ее мнению, это «что-то» важнее игры? И еще… этот кто-то должен был знать, где находитесь вы…
– Мы ведь нищие с Дафной? В таком случае, если она участвует в игре, если я запускаю программу или просто отправляю сообщение, Гелий получает счет. Полагаю, он все знает о нас, ему стоит только просмотреть счета. И… О господи! Он даже знает, что сейчас я разговариваю с тобой.
– На эти беседы уходит компьютерное время. Гелий не знает, о чем мы разговариваем, но знает, сколько времени и умственных усилий я трачу.
– Он знает, куда мы сейчас отправились? Он знает, зачем я понадобился Курии?
– Я бы удивился, если бы он не был извещен.
Наконец Фаэтон добрался до главного цилиндра, раньше в нем располагался ангар звездолетов и верхняя площадка лифта. Он оказался меньше, чем ожидал Фаэтон, всего несколько миль вдоль оси. Стены его сверху донизу покрывали знаменитые сады Ао Нисибуса, которые тот создавал накануне Пятой ментальной структуры, тогда это место было выбрано в качестве одной из резиденций администрации Золотой Ойкумены.
Это были классические сады, решенные в изящной манере. Возле оси, в зоне минимальной гравитации, плавали шары воздушных лунных кустов и деревьев, почва находилась внутри них. Виноградники, лианы и плющ марсианского происхождения расположились подальше, посередине между осью и поверхностью цилиндра. А уже на самих стенах произрастала земная флора. Фруктовые деревья, посаженные рядами или прямоугольниками с соблюдением правил золотого сечения, были окружены колоннадами или решетками. От заросших лилиями прудов кругами расходились ярко цветущие растения, лучами разбегались дорожки. Некоторые исчезнувшие на Земле виды здесь можно было увидеть, ведь здесь был воссоздан «первозданный облик Земли», чем и славились эти сады.
В поисках здания суда Фаэтон заглянул в среднюю виртуальность. В его разум хлынули символы, описывавшие значение цветовой гаммы растений, деревьев и листьев, их формы и места в общем рисунке. Информации было невероятно много: архитектор использовал в композиции несколько уровней символизма, и каждая часть вплеталась в единое значение всего сада.
Вряд ли до изобретения софотехнологий мог существовать разум, способный увидеть и понять послание-символ каждой части, каждой группы, притом так, чтобы уловить, что все они вместе образовывают единую композицию, тоже имеющую скрытый смысл. Ао Нисибусу, дизайнеру этих садов, удалось сделать вид, будто у него как раз такой мозг, что тем более удивительно, что сам он не принадлежал к Цереброваскулярной нейроформе.
