Лицо маленькое, красное, глаза карие, немного бегающие.
Владислав пришел в Церковь после длительного пребывания у баптистов. Это наложило определенный отпечаток на личность.
Владислав Иванович был непробиваемо рассудочен и рационален. И очень любил Священное Писание, часто цитировал его, (прямо как баптистский пастор).
Владислав Иванович любил порядок и точное следование «инструкциям свыше». Все церковные предписания и правила он, по возможности, старался выполнять со всей тщательностью и скрупулезностью.
А еще он любил (и это для нас была самая удивительная любовь) часами изучать нудную, банальную бюрократическую документацию. Он читал протокол какого-нибудь заседания с упоением, как поэму, как увлекательный роман.
Однако и полковник был не лыком шит, дружил с документацией не меньше, чем Владислав Иванович. Но здесь сказывались больше не любовь к документу, а банальная военная дисциплина, сила привычки. Начальство сказало: такой-то и такой-то отчет прислать, разбейся в лепешку, но вышли. И полковник все делал вовремя и в срок.
Раз в месяц он ездил в Киев и был там пред киевским начальством сама любезность и галантность:
– … Так точно, Александр Васильевич. Сделаем, Александр Васильевич. Согласен, надо именно в этом плане усилить работу… Уже делаем, Александр Васильевич…
При этом полковник умел весьма цветасто обставить положение дел в нашей многострадальной организации. Мог без всякого вранья и подтасовки фактов дать именно такую картинку, какую хочет видеть начальство.
Киевское руководство едва ли не влюбилось в Нефедова. И менять его на какого-то там невзрачного Владислава Ивановича совсем не собиралось. Но в партии был разброд и шатание, и волей- неволей пришлось на конец октября назначить большое собрание.
И собрание состоялось. Кого на нем только не было; помимо представителей «Русского Союза», пригласили еще «пушкинистов», вместе с незабвенной «большевичкой» Лерой Матвеевной, были и представители «Общевойскового Союза» (полковник обеспечило себе поддержку), а среди них – наш старый знакомый Санчо Панса.
Уже перед самым началом собрания появились люди отца Леонида. Олег, тот самый, что когда-то боролся с самим магом Казиновским, гордо нес невиданный доселе в нашей партии огромный стяг.
Знамя приковало внимание присутствующих чуть ли не мгновенно – белое вверху, желтое, огненно-солнечное посредине и черное снизу. Непривычно расположенные яркие цвета флага – то есть ими, этими своими цветами как бы само полотнище заявляло: я флаг монархический и черносотенный, а знамя красное и на дух не выношу…
Партайгеноссе, сидящий рядом со мной, подтвердил, что флаг, который внесли люди отца Леонида, есть официальный и монархический. Более того, таким именно флагом пользовался и «Союз Русского Народа». Тот самый, который враги России окрестят «Черной Сотней».
По залу прокатилась волна возмущенных возгласов: «Что это за флаг?! Что это такое?! Зачем нам монархическая пропаганда? Мы не монархисты, разве за это наши отцы кровь проливали. Кому эта монархическая пропаганда нужна?!»
Возмущалась добрая половина собравшихся. Среди них я заметил и представительного дядечку, похожего на грифа. Ну а громче всех визжала, конечно же, Лера Матвеевна.
– Начинается, – шепнул мне на ухо Максим.
Люди отца Леонида в долгу не остались. Олег громким и официальным тоном потребовал немедленно убрать портрет Ленина, который, оказывается, висел себе тихонечко в самой задней части небольшой сцены Дома Ветеранов, где и происходило собрание.
– Убрать могильщика России, – поддержал Олега Андрей и яростно блеснул своими грустными семитскими глазами.
– Сам ты могильщик, – пророкотал ему в ответ бас Санчо Панса.
Вперед выдвинулся какой-то маленький лысый человек. Смешно подпрыгнув и всплеснув руками, он прокричал:
– Ленин – спаситель России! Он спас Россию от либерального Февраля. Понятно?! Могильщик России – Ваш царь! Понятно?!
– Что?! – В один голос вскричали люди отца Леонида и стали стеной надвигаться на маленького лысого человечка.
Неизвестно, чем бы все кончилось (может быть и нормальной «депутатской» потасовкой), но тут появилось киевское начальство вместе с полковником. Полковник попросил тишины. Попросил раз, попросил два. И лишь на третий раз, когда он уже очень громко попросил тишины, разбушевавшееся собрание кое-как угомонилось.
Тут же выступил Соловьев, сказал, что никак не может взять в толк, почему мы в русскоговорящем городе не можем помириться и организовать, наконец, нормальное движение. «Почему?!» Вопрос повис в воздухе.
Собрание шло до позднего вечера. Оно было сумбурным и практически не отложилось в мозгах, собственно, все свелось к многочасовому голосованию и постоянным взаимным упрекам и претензиям.
Еще перед собранием со мною и Партайгеноссе беседовал наш интеллектуал Сергей. Убедительно просил поддержать полковника. И убедил.
Действительно, Владислав Иванович лошадка темная – сухой и жесткий ортодокс, бюрократ. Как он будет председательствовать? Страшно и представить. А полковник все же наш, известный человек. Его характер и привычки изучены.
– Завхозов приструним, – пообещал нам Сергей. Мол, на сей счет есть уже договоренность с полковником.
Подобную беседу Сергей провел и с Михаилом. Разве что еще пообещал помочь с версткой журнала (как раз верстался первый цветной номер). И вроде бы как Михаил нехотя согласился с аргументами Сергея. Но далее произошло следующее: началось голосование, голосовали за полковника и за Владислава Ивановича. И полковнику не хватило всего одного голоса. И голосом этим стал, по иронии судьбы, не кто иной как Михаил.
Он сперва воздержался, потом голосовал за кандидата от Библиотеки, потом опять воздержался. И вот тут-то руководство и показало нам, что такое «управляемая демократия». Голосовали еще и еще, до одури. Однако результат оставался прежним.
Наконец кто-то не выдержал и покинул зал. У полковника оказалось на два голоса больше. Тут же Соловьев с радостью всем сообщил, что волеизъявлением «большинства» председателем остается Нефедов.
Вот так-то вот.
Люди отца Леонида уходили в гробовом «протестном» молчании. Выносили монархический флаг. И как только флаг вынесли с наших «большевиков» как заклятие сняли. Толпа кинулась поздравлять полковника с победой. Однако по растерянному лицу полковника было видно, что победа эта весьма и весьма спорная.
– Вот и вся политика, – сказал мне Партайгеноссе, – покричали, пошумели и еще больше возненавидели друг друга. Нет в нашем городе организованного русского движения. – Партайгеноссе вздохнул, – идем, что ли, на улицу.
Вышли на улицу. Люди отца Леонида исчезли бесследно. Исчез и Михаил. На душе мучительная неудовлетворенность собранием и вообще всем происходящим, опустошенность на душе.
Русский Мир разделился не только вовне, он еще разделился и внутри меня. Двоятся мысли, двоятся чувства. Одним симпатизируешь идеологически, к другим сугубо человеческая симпатия.
