были они лицемерами. Они действительно неукоснительно исполняли свой закон. И гордились этим.
– Ты никогда не ловил себя на том, что, глядя на «мирских» людей, в душе благодаришь Бога за то, что ты не такой, как они, ты православный. Православный, а не какой-то там еретик, или материалист! Не как они, «мирские», Бога не знающие! Понимаешь, в чем ловушка?! Нет, я вроде бы не превозношусь, не говорю про себя, что я – лучше, благодаря себе самому, но, все-таки, не забываю о том, что я не такой. Не забываю, понимаешь?! И вот эта самая память о том, что Господь сподобил меня быть лучше другого – в духовном плане – вот это и есть фарисейство.
– А дальше – больше. Дальше, по мере отдаления от дыхания Духа Святого нарастает скорлупа, а вскоре уже кроме скорлупы ничего и не остается. Человек уже перестает понимать: в чем смысл христианства? Человек начинает думать, что смысл христианского подвига – сохранить в неприкосновенности тот уклад, который – волшебным образом – гарантирует спасение.
– Впрочем, как можно винить в чем-то людей былых столетий, когда простая и ясная формула, выражающая суть христианского подвига, сформулированная преподобным Серафимом, вошла в сознание церковное только лишь в ХХ веке. Кровь новомученников ХХ века и стала фундаментом возрождения Русской Церкви. Лекарством от превращения Церкви в музейный экспонат.
– А как насчет наших современных борцов с кодами. Можно их считать фарисеями? – Спросил я.
– Нет, я не считаю борцов с кодами фарисеями. То есть, всех, без исключения. Но я знаю, что закрытые сообщества могут взращивать в людях именно такие психологические качества, которые позволяют лукавому улавливать душу человека в ловушку фарисейства.
– А насчет отца Леонида. Вот ты говоришь, что он немного замкнулся со своими людьми. И как на твой взгляд, есть там фарисейство?
Молчание. Видно, как осторожно подбирает слова Михаил.
– Я отца Леонида не считаю фарисеем. Я его даже не считаю младостарцем, хотя, раньше считал. Сейчас, когда я пожил околоцерковной жизнью столько лет и насмотрелся на настоящих младостарцев, я уже совсем иначе стал относится к отцу Леониду.
– Да, он – резок, – продолжил Михаил. – Но он никогда не умаляет свободы воли человека. Он никогда не скажет: делай то-то и то-то. Я сказал!.. Но он скажет так – если хочешь избавиться от этой страсти, то руби корень А корень заключается в том-то и том-то. Хочешь подрубить корень – делай так-то и так-то… Он ведет себя как хирург, а не как колдун…
Михаил уже возлежит на своем диванчике с чашкой чая в руке. В этот момент он больше всего напоминает дореволюционного русского купца, что провернул удачную сделку и теперь, вот, не прочь и пофилософствовать, поблагодушествовать за чашечкой чая:
– Ты знаешь, честно сказать я не знаю ответа на вопрос почему с отцом Леонидом так получилось. А заниматься софистикой не хочу. Может быть, придет время и мы все узнаем; может, оно не придет. Может, не полезно нам этого знать. Или, вдруг, тебе что либо откроется в процессе творчества… Не знаю.
– Да, – задумчиво говорю я, – все несколько сложнее. Даже не знаю о чем писать… Кстати, вот еще один яркий исторический пример! Я их называю «катакомбники», ну, скажем, радикальное крыло ИПЦ. Те, кто категорически не признал декларацию митрополита Сергия. Те, кто до сих пор в глубочайшей оппозиции по отношению к Московскому Патриархату.
– Но что в итоге? Критикуя нашу Церковь, даже ненавидя Ее, «катакомбники» незаметно выродились почти в секту. В душное диссидентское подполье, подвал. Вместо спасения души – борьба с Московским Патриархатом. Вон, того же Береславского и всю будущую верхушку Богородичного Центра они рукоположили! То есть, для рукоположения достаточно было того, что эти люди так же ненавидели Московский Патриархат.
– «Катакомбники» – задумчиво произносит Михаил. – Темный лес. И вообще вся эта церковная история прошлого века: сплошной бурелом. Тут еще разбираться и разбираться. Кто там прав, кто виноват. Надо ли было идти на унизительное сотрудничество с Советской властью, или стоять в оппозиции до конца, Бог весть. Не советую тебе трогать эту тему.
–Ты лучше вот, что… Ты возьми какой ни будь простенький сюжет, ну, того же своего «апельсинового попа», и на его примере аккуратненько так проведи параллели с нашими церковными проблемами. Только не переборщи и фантастики не надо.
– Послушай, – говорю я Михаилу, – все это я знаю. Не переживай. Во-первых, я еще ничего не написал, во-вторых, если и напишу, буду очень осторожен, так как по природе осторожный человек. Мне сейчас даже думать страшно на тему церковных проблем. И в-третьих, я еще возможно и не на борту церковного корабля. Ведь я очень плохой христианин.
– Можно сказать я хороший, – ответил Михаил зевая и вытягиваясь в полный рост на диване (аудиенция окончена, у Михаила послеобеденный сон).
– Спасибо за чай, – сказал я вставая. – Да, последний вопрос: ты-то сам, надолго в родные пенаты?
– Надолго, – ответил Михаил. – На целых полтора жарких южных месяца. Надеюсь, обстоятельства дадут мне вволю покупаться, позагорать, поесть фрукты.
Это хорошо, – думаю я. – Тогда я успею хоть что-то сделать, в плане книги.
Возвращаюсь домой в приподнятом настроении. Воображаю себя на собственной пресс-конференции, этаким скромным гордецом – ну, что Вы, Бог дал, Бог взял. Оно все чужое, весь мой скромный талант и… т.д. и т.п... Ну а общая тема конференции примерно такая: какие у нас церковные проблемы?
Дома заварил кофе, и самым умным видом сел писать. Просидев час в тупом ступоре, понял, что не могу написать и строчки. Просто не знаю с чего начать и как, начав продолжить!
Заварил кофе еще и еще час просидел в тупом ступоре. Позже заварил крепчайший чай, тот же результат: никакой ясности в голове, зато в животе тягучая муть. Подумалось даже о легких наркотиках, марихуане.
Сейчас бы «дать пятку» и точно б озарение творческое посетило...
Увы, я уже много лет не курю траву. Да и кощунственно как-то начинать книгу о церковных проблемах с «косяка».
Так я и просидел до глубокого вечера. Безрезультатно. На белом и чистом листке бумаги осталась только заглавная надпись, «Апельсиновый поп и церковные проблемы». Надпись повторялась раз десять. А в компьютере остался совершенно пустой файл с точно таким же заглавием. И все.
В камере
Мысли мои яркие и цветные. Кажется, что процесс мышления идет теперь многопланово и мощно.
Память зачем-то воскресила забытую картину тринадцатилетней давности: прокуренное помещение таможни речного порта, на загаженном столе водка, консервы, какие-то фантики.
В помещении пьяный украинский таможенник и два обкуренных грузинских предпринимателя. Они привезли в наш порт свои мандарины и по неясным мне причинам никак не могут их растаможить. Один из грузин, склонив ко мне свое чернявое носатое лицо, описывает достоинства марихуаны в сравнении с водкой:
– Слушай, дарагой, пакурыш папыроску, пакурыш, и так думаишь, так думаишь…
Ругаю себя последними словами, но продолжаю упорно раскуривать потухшую папиросу. На ветру это сделать никак не удается, приходиться лезть в камыши. Наконец, дело сделано. Глубоко затянувшись,
