Островитяния. Том третий

отправились за Дорном-старшим, который косил в поле.

Несколько мужчин ладно взмахивали косами, их загорелые руки и белые рубахи выделялись среди желтеющих колосьев. Дорн был с ними. Некка, держа ребенка высоко у груди, окликнула мужа. Он обернулся, на мгновение застыв и внимательно вглядываясь в нашу сторону, а затем быстрым, широким шагом пошел к нам по стерне. Мы двинулись ему навстречу. Дорн ускорил шаг.

Мы крепко сжали друг другу руки.

— Наконец-то! — воскликнул Дорн. — Ты и вправду вернулся!

— Да… Островитяния оказалась сильнее.

Лицо Дорна было покрыто темным загаром. Его руки и ноги, крепкие, сухие, казались вырезанными из палисандра. Он был великолепен, его белозубая улыбка, белоснежная ткань рубахи, белки горящих глаз — слепили.

— Значит, все к лучшему? — спросил он.

— К лучшему.

Дорн помолчал.

— Оба поместья ждут тебя.

— Река Лей, — сказал я.

— Теперь ты — один из нас, — произнес Дорн.

В моей комнате, знакомой до мелочей, ничего не изменилось, там было тихо. Порывы соленого ветра, неустанно налетавшего с моря, шептались и пели возле крепких каменных стен. Это был мой дом, где мое бытие обретало полноту и где особенно ощущалось пустующее место Глэдис. Без нее я был слишком одинок, и мне так хотелось, чтобы она разделила со мной радость возвращения. Оставалось ждать пятьдесят три долгих дня.

Тем же вечером за ужином, когда все — лорд Дорн, Файна, Дорна-старшая, Марта, внук Дорна, которому уже исполнилось десять, мой друг и Некка — наконец собрались вместе, я рассказал им о Глэдис и о том, как случилось, что она не приехала со мной. Пока я рассказывал об этом, ее образ становился все ярче и желаннее, и я понял, что день ото дня, до самого ее приезда нетерпение мое будет все более жгучим и невыносимым. Вся моя надежда заключалась теперь в шестнадцати словах телеграммы…

Некка сказала, что, похоже, существование телеграфа — большая удача для меня.

— Возможно, — ответил лорд Дорн, — не будь телеграфа, она сейчас была бы здесь, с Джоном.

Немаловажный для меня вопрос скоро разрешился. Все члены семьи, кроме Дорны, а также лорд провинции Нижнего Доринга, где находилось поместье на реке Лей, присутствовали при его обсуждении. За исключением некоторых деталей, передача поместья от внучатого племянника лорда Дорна, с согласия всей родни, была улажена в вечер моего приезда; теперь я был тана, то есть владелец поместья в Островитянии, к тому же обладающий правом танридууна на острове Дорнов. Отныне я мог посещать собрание землевладельцев в Доринге и участвовать в голосовании провинциальной ассамблеи. Пригласительное письмо делало меня полноправным гражданином Островитянии. При этом никто не потребовал моего отказа от американского гражданства или перемены его на гражданство любой другой страны.

Настала возможность проверить, насколько чувство алии, о котором я так жадно спорил с братом уже почти год назад, приживется во мне и в Глэдис — американцах, в которых оно не было заложено и не воспитывалось с детства. Пока в любом случае поместье на реке Лей представлялось мне не более чем местом, где может приклонить голову ищущая пристанища чета. Любовь — вот что связывало нас. Нам было прежде важно быть вместе, все равно где.

Когда же наконец сможем мы соединиться?

Чтобы встретить Глэдис в Биакре, я должен был бы выехать через неделю, но тогда я не успею подготовить поместье к ее приезду. С другой стороны, мы смогли бы провести во французском порту две-три недели, которые я должен был оставаться там. Итак, что же важнее? У месье Перье в Биакре жили родственники, он мог написать им, и они встретили бы Глэдис и позаботились о ней; Дорн предлагал мне перехватить ее в Мпабе, куда можно было добраться на парусной лодке от Острова за три-четыре дня в это время года, когда дует преимущественно попутный ветер. В таком случае я мог подождать до седьмого апреля, что позволит сэкономить шесть недель, за которые я успею подготовить все в поместье. Первые дни в Островитянии для Глэдис почти наверняка окажутся нелегкими; если же я все налажу в поместье, ей будет намного проще и приятнее их провести… Мучась разного рода дурными предчувствиями и болезненно переживая, что наша встреча откладывается, я решился принять план Дорна и, когда он сможет сопровождать меня, отправиться на несколько дней в поместье, пока же — помочь ему убрать урожай. Была и еще одна причина. Почти все деньги, переведенные в золото в Св. Антонии, ушли на оплату дома и земли. Теперь мы с Глэдис были бедны. Обо всем этом я написал в письме, которое ей предстояло получить в Биакре…

Около недели я работал с Дорном по четыре-пять часов в день, постоянно узнавая что-то новое и приобретая полезные навыки. В поместье на реке Лей тоже сеяли разные злаки. И каждый день мы с моим другом либо купались, либо ездили верхом, либо плавали под парусом и вели долгие беседы.

Когда урожай был собран, мы отправились в мое поместье, находившееся в двух днях пути.

В воздухе стояла дымка, солнце пригревало, но уже не так жарко — чувствовалось, что погода меняется. Дыхание осени было разлито кругом, как ожидание света перед первым лучом зари. Мы ехали через Доринг и Тори, свернув с Главной дороги в десяти милях к западу от последнего. К усадьбе вели пролегавшие через плодородную местность дороги. Обогнув низкие, поросшие лесом холмы — Дорингский лес, занимающий около тридцати квадратных миль и лежащий всего в десяти милях от дома, — мы двинулись на северо-запад и наконец спустились к реке. Каменный, без перил, мост, по которому мы переехали реку, разделял мои земли и земли семьи Дартонов, моих восточных соседей. К югу за рекой жили Аднеры, через поместье которых мы проехали, к западу — Напинги и, наконец, на севере, за невысокой грядой, покрытой сосняком, Ранналы. И вот среди них поселился американец Ланг, к которому позже присоединится его жена и подруга.

Мы подъехали к дому на холме. Дорн предложил запастись чем-нибудь в двух домах, где жили арендаторы, Ансели и Стейны. Я распряг Фэка и остался ждать.

Вдоль всего длинного, обращенного к юго-западу фасада тянулась терраса, облицованная выщербленным плитняком. По углам ее и снаружи стояли пять круглых монолитных колонн из серовато- голубого камня. Они поддерживали тяжелую деревянную кровлю, одновременно служившую полом для части второго этажа, который, таким образом, оказывался больше первого.

Прислонясь к колонне, я поджидал Дорна, глядя на волнующуюся траву и на темные воды реки в ряби солнечного света. Пышная листва ив, росших вдоль берега, уже начинала жухнуть; временами, под легким порывом ветра, деревья встряхивали своими кронами, словно неведомые существа боролись, скрытые листвой. За моей спиной был наш дом, где нам предстояло прожить остаток дней…

Появился Дорн, а вместе с ним и почти все члены обоих семейств, и я снова встретил их, на сей раз уже как владелец поместья. В отсутствие Дорнов за имением наблюдал старый Ансель — худощавый, но крепкий старик лет семидесяти, с обветренным, загорелым лицом, седой бородой и задумчивым взглядом голубых глаз. Он был вдовцом; сын его, Ансель, сорокапятилетний мужчина, внешне очень походил на отца. Пришла и жена Анселя, Лайя, по виду его ровесница, и их дети — неженатый двадцатитрехлетний сын и дочь, годом моложе. Отсутствовали только брат старого Анселя, холостяк, который отправился удить рыбу в верховья реки, и брат с сестрой — ему шестнадцать, ей четырнадцать, — ушедшие на занятия в школу Ранналов. Пришел шестидесятилетний Стейн, темноволосый грузный мужчина, и его сестра Станея, незамужняя и чуть постарше брата, трое сыновей Стейна, тридцати с небольшим лет, и Рейна, жена старшего. Из этой семьи отсутствовали Эдона, жена Стейна, и двое его внуков — мальчик и девочка, десяти и восьми лет, которые тоже ушли на занятия.

Как и говорил Дорн, недостатка в крепких мужских руках здесь нет, и мне не было необходимости самому работать, чтобы обеспечить сносную жизнь себе, Глэдис и своим арендаторам. Тем не менее хозяйство поместья развивалось, и все эти люди были заинтересованы в нем и поддерживали на протяжении многих лет. Я, иностранец, должен был доказать свое право жить здесь. Одного факта, что я —