исследовал трубу отопления, состояние одежды. В газетах того времени упоминалось, что на столе лежало окровавленное лезвие. Но в акте о нем не упоминается. Не осмотрены и не описаны травмы на теле погибшего. А ведь лицо Есенина было изуродовано, левый глаз вытек, над ним был багровый синяк, под правой бровью глубокая, похожая на проникающую, рана, поперек лба справа налево шла глубокая впадина. На предплечье правой руки большая рваная рана. В подобных случаях при составлении акта обязательно должен присутствовать судмедэксперт, но в документах об этом нет ни слова.
При этом из акта Горбова никак нельзя заключить, что речь идет о самоубийстве. Понятые не видели труп в петле, но свидетельствуют об этом письменно. Позже Рожественский напишет, что видел труп на полу: «Прямо против порога, несколько наискосок, лежало на ковре судорожно вытянутое тело. Правая рука была слегка поднята и окостенела в непривычном изгибе. Распухшее лицо было страшным…»
По официальной версии, впадина на лбу появилась в результате длительного соприкосновения с горячей трубой отопления. Однако накануне вечером, по словам Эрлиха, Есенин был вынужден сидеть в зимнем пальто, так как в те дни не топили и в номере было холодно. Да и никак не сумел бы поэт взобраться на подставку от канделябра и повеситься на высоте около 4 метров, ведь Есенин был невысоким — 168 см, а высота подставки — около 1 метра 20 см. И самостоятельно накинуть петлю на шею он не мог. Даже если бы он делал это обеими руками — левой, с порезанными венами, и правой, с рваной раной — ему бы пришлось, как минимум, подпрыгнуть. Более того, кровь из ран поднятых вверх рук непременно попала бы на плечи и осталась и на стене.
Общеизвестно, что у повесившихся все мышцы расслабляются. Но у Есенина правая рука была согнута и таковой осталась в трупном окоченении, что возможно только в том случае, если он был повешен уже после смерти. Среди оказавшихся на месте происшествия одним из первых был уже упоминавшийся художник Сварог, который сделал зарисовки Есенина, лежащего на полу. На них четко видны следы насилия, травмы, явно насильственного характера, и разорванная одежда погибшего. Однако их проигнорировали. Более того — перед тем, как место трагедии было сфотографировано, номер и одежду привели в порядок.
Официальные объяснения причин травм у Есенина неубедительны и надуманы. На фотографии на шее Есенина четко горизонтальная странгуляционная борозда видна только на части шеи, что бывает при удушении жертвы сзади. При повешении полоса горизонтальной быть не может, и она отчетливее в стороне, противоположной узлу петли. Современные судмедэкспертизы пришли к выводу, что покойный в повешенном состоянии пребывал более 12 часов, что означает, что смерть Есенина наступила не утром 28 декабря, как заявлено официально, а 27-го. Кстати, у Светланы Есениной хранится документ на право наследования, в котором датой смерти поэта названо 27 декабря.
На место трагедии прибыл агент угрозыска Ф. Иванов, однако уголовное дело так и не было заведено. Смерть поэта посчитали самоубийством. И одним из самых весомых аргументов стало знаменитое прощальное стихотворение Есенина:
Приверженцы версии самоубийства рассматривают его как убедительное свидетельство упаднического настроя поэта и намерения свести счеты с жизнью. Близкий друг Есенина поэт Анатолий Мариенгоф в своих мемуарах делает вывод: «Есенинская трагедия чрезвычайно проста. Врачи это называли „клиникой“. Он и сам в „Черном человеке“ сказал откровенно: Осыпает мозги алкоголь. Вот проклятый алкоголь и осыпал мозги, осыпал жизнь».
Еще в 1922 году Сергей Есенин жалуется в письме своему поэтическому «наставнику» Клюеву: «Очень я устал, а последняя моя запойная болезнь совершенно меня сделала издерганным». В Америке, где он находился вместе с Айседорой Дункан, Есенин допивался до эпилептических припадков. Дункан тогда в газете «Геральд Трибьюн» писала в попытке хоть как-то обелить непутевого мужа и объяснить пьяные дебоши с крушением мебели в отелях: «Приступы душевного расстройства, которыми страдает Есенин, происходят не только от алкоголя… а также отравления крови от употребления „запрещенного“ американского виски, в чем я имею удостоверение одного знаменитого нью-йоркского врача, который лечил Есенина при подобных припадках в Нью-Йорке…»
Мариенгоф вспоминает, что в последний год жизни Есенин был «человеком не больше одного часа в сутки. От первой, утренней, рюмки уже темнело его сознание. А за первой, как железное правило, шли — вторая, третья, четвертая, пятая…» Некоторые из друзей и близких погибшего поэта сошлись во мнении, что его алкоголизм и послужил главной причиной преждевременного трагического ухода «в ту страну, где тишь и благодать». Правда, периодически Есенин пытался бороться со страшным недугом и ложился в больницу, где самые знаменитые врачи пытались его спасти при помощи всех мыслимых средств и способов, традиционных и новейших. Но, увы, их старания пропали втуне, помочь поэту было невозможно. Сам пациент, отвечая на вопросы при заполнении амбулаторной карты, в графе «Алкоголь» написал: «Много, с 24 лет». Там же безжалостный вердикт лечащего врача: «Delirium tremens. Белая горячка, halluc. (галлюцинации)». Однако многочисленные свидетельства, в том числе акт по вскрытию тела, указывают на то, что в день гибели Есенин пьян не был. В желудке была обнаружена субстанция, лишь слегка пахнувшая вином.
Казалось, к концу 1925 года решение «уйти» стало у Есенина почти маниакальной, навязчивой идеей. Он неоднократно пытался резать вены, заколоть себя ножом, ложился под колеса поезда, пробовал выброситься из окна. В то же время многие люди, тесно общавшиеся с Есениным в тот период, утверждают, что Есенин тогда прилично зарабатывал, имел множество планов, даже подыскивал себе квартиру в Ленинграде для переезда — о каком же настрое на суицид может идти речь?
Быть может, все-таки у кого-то была веская причина «убрать» поэта? Вспомним, что Есенин, с восторгом принявший приход советской власти, постепенно в ней разочаровывается. У поэта во время поездки в начале 1920-х годов по Западной Европе и Америке даже возникла мысль навсегда покинуть СССР. В США он начал писать пьесу в стихах «Страна негодяев», в которой очень хлестко, с сарказмом высмеивал лидеров революции. А по пути из Европы в Америку Есенин написал письмо в Берлин своему приятелю, поэту Кусикову, в котором открыто заявляет о своем категорическом неприятии советской власти: «Сбежал бы хоть в Африку».
Многих исследователей смущает тот факт, что Есенин незадолго до смерти лежал в психиатрической клинике.
Вот что пишет по этому поводу Светлана Есенина: «Сергей Александрович был абсолютно здоров. Это утверждала моя мама, ежедневно носившая ему обеды из дома. Все дело в том, что ему грозил трибунал». А трибунал означал расстрел. Пребывание в клинике, конечно, тяготило поэта, но это был единственный шанс на спасение в тот момент, временная отсрочка. 28 ноября сотрудники ГПУ явились в клинику и потребовали у П. Б. Ганнушкина выдачи опального поэта. Врач отказался, представив чекистам заключение, согласно которому «больной» «по состоянию своего здоровья не может быть допрошен в суде».
За месяц до смерти Есенин писал из психиатрической клиники своему другу Петру Чагину: «… Избавлюсь, улажу, пошлю всех… и, вероятно, махну за границу. Там и мертвые львы красивей, чем наши живые медицинские собаки». Приезд Есенина в Ленинград 24 декабря 1925 года власти могли расценить как шаг, предпринятый для оформления документов на эмиграцию.
Петербургский писатель и литературовед Виктор Кузнецов, являющийся одним из самых известных сторонников версии убийства Есенина (он написал книгу «Тайна гибели Есенина»), утверждает, что Есенин вовсе и не жил в гостинице «Англетер», где было обнаружено его тело. По его мнению, скрывавшийся в
