Каннингема, гораздо в большей степени интересуется певческим талантом исполнителя, а не деталями личной жизни членов его семьи. О! Линда определенно будет разочарована. Она, конечно же, не позволит будущей невестке идти к алтарю с выпирающим из-под девственно белого платья животом, но и за тот небольшой период времени, который еще остается до момента, когда интересное положение возможно скрыть от добропорядочных членов австралийского общества, вряд ли успеет организовать праздник, достойный по своим масштабам свадьбы ее единственного сына».
— Жени, ты чего закрылась? — Майк дернул дверную ручку.
— Иду. — Женя спрятала бумажную полоску под полотенце и отперла замок. Молодой человек тут же появился на пороге, заметил и таинственную улыбку, и легкий румянец, и странное смущение.
— Ты чего такая?
— Какая?
— Не знаю. Странная, на себя не похожая.
«Сказать — не сказать?»
— Да нет, нормальная. Просто мне нравится, когда ты говоришь Жени. Это так… это так…
— По-французски?
— Именно.
— Соскучилась?
— Да. Не знаю даже, куда хочу попасть больше: во Францию или в Россию.
— Решено: в отпуск слетаем и туда, и туда. Согласна?
«Слетаем в отпуск… Это когда же? Месяцев через пять-шесть? Боюсь, меня не пустят в самолет. Сказать — не сказать?»
— Я… Я не знаю…
— Опять думаешь об очередном представлении? Не решаешься оставить своих дельфинов? Отпуск, дорогая, необходим. И не думай, что только тебе надо отдохнуть от животных. Поверь, им тоже не помешает пару недель пожить спокойно без твоих вечных сигналов: плавай, прыгай, танцуй, кружись, кланяйся.
«Все. Надо говорить. А то Майк с таким настроем уже сегодня побежит покупать билеты на самолет. Решено. Сообщаю».
— Я знаю. Животным нужен перерыв так же, как и людям. Ты прав. Просто до отпуска еще так далеко, и вряд ли у нас получится, потому что…
— Знаешь что? — Майк торопливо перебил ее. — До отпуска действительно еще дожить надо. Чего загадывать? Лучше давай пока ограничимся планами на сегодняшнее воскресенье. У тебя есть предложения?
«Что предложить: съездить в торговый центр и присмотреть детскую кроватку или сходить в книжный и купить справочник имен? А может быть, сразу провести рейд по частным школам или ворваться в редакцию «The Daily Telegraph»[21] с требованием разместить на первой полосе объявление о поиске няни?»
— Если предложений нет, то, может, покатаемся? Похоже, сегодня будут неплохие волны. Ты как?
— Согласна.
«Признание придется отложить. Я только прокачусь в последний раз, прежде чем меня на долгие месяцы снимут с серфа. Да я и не буду сопротивляться. Зачем рисковать? Да и сейчас — почему я согласилась так быстро?»
Через час Женя уже знала точный ответ на этот вопрос. Он выплывал из-за горизонта, к которому она пыталась приблизиться, направляя доску в глубину океана широкими, уверенными гребками. Она видела, как поймал волну Майк и помчался на ней к берегу, выкрикивая что-то нечленораздельное, неразличимое за шумом прибоя. Скорее всего, он исполнял ритуальный победный клич, призванный известить немногочисленных гуляющих по берегу очевидцев о своей очередной грандиозной победе над стихией.
— Bad! Bad![22] — слышалось Жене, и она знала, что таким традиционным способом он желает заработать еще больше очков в глазах окружающих. Когда он доплывет до берега, они уже соберутся в кучку и будут приветствовать его, наперебой уверяя в том, что его проход вовсе никакой не «bad», а самый что ни на есть «excellent»[23].
Женя была далеко, она следила за приближающейся волной, она не вслушивалась в то, что продолжал громко и как-то отчаянно кричать Майк. Женя еще лежала на доске. Она не могла видеть того, что открывалось во всем своем угрожающем величии взору стоящего на серфе мужчины. А он видел. Ему пора бы уже отвернуться, смотреть вперед: приближался берег. Но он никак не мог отвести взгляда и оглушительно кричал, стараясь в безнадежном усилии донести до Жени подлинное значение издаваемых звуков, лихорадочно повторяя снова и снова:
— Back! Back![24]
Женя еще улыбалась, когда поднималась на серф, расправляла плечи, вдыхала полной грудью будоражащий глубиной, пронизывающий насквозь океанский воздух. Она чувствовала приближающуюся волну и знала, что наконец справится с ней. Она бы непременно сделала это, если бы за этой — Жениной, мирной, совсем не воинственной, скорее ласковой, готовой подчиниться, не накатывала другая — мощная, высокая, яростная и безжалостная, которую девушка не могла заметить, пока лежала на доске.
Кому подчиняются океанские воды? Кто собирает их в волны? Кто направляет их к берегу и наделяет той силой, что сметает все на своем пути? Об этом Женя тогда подумать не успела. Она только зажмурилась и совершенно безотчетно фиксировала все происходящее: толчок, бросок, полет, удар и смерть — смерть одного и всех сразу ее будущих детей.
Волна, выбросившая Женю на валуны, была гораздо меньше цунами. Но так же, как и эти разрушительные следствия подводных землетрясений до неузнаваемости изменяют сушу, так и подхватившая девушку и выбросившая ее на камни толща океанской воды расколола весь ее мир на две совершенно противоположные части, на два абсолютно не похожих друг на друга мира. Первый был солнечный, яркий и красочный, в нем было много людей и событий. Второй — серый, пустой и однообразный, в нем существовала одна Женя, все остальные остались на другом берегу, и та обычная круговерть сменяющих друг друга происшествий, явлений и случаев казалась теперь ей, лежащей в больничной палате, бесконечно далекой, недоступной, недосягаемой.
Впрочем, пресловутая фраза «время лечит» оправдывает себя практически всегда. Человеку волей- неволей приходится смиряться с тем, что он не в состоянии изменить, искать и внутри себя, и в своем окружении, и во внешнем мире те обстоятельства, те стороны жизни, тех людей, эту жизнь наполняющих, что смогут протянуть руку помощи и сделают существование если не безоблачно прекрасным, то хотя бы сносным. Жене не надо было тратить время на поиски, озираться по сторонам и пытаться нащупать под ногами ускользающую почву, она прекрасно знала, на кого может рассчитывать. Коллеги забрасывали ее палату открытками с добрыми пожеланиями и вопросами, когда же она вернется к скучающим без нее питомцам, телефон у кровати разрывался от междугородних звонков (мама, сестра, Сессиль — все, не сговариваясь, щебетали в ухо какие-то ничего не значащие глупости, ни единой ноткой в голосе не выдавая сочувствия, не проявляя жалости, а лишь уверяя своей беззаботной интонацией, что последствия катастрофы обязательно окажутся преодолеваемыми). Дельфины, моржи, подруги и родственники, казалось, окружили Женю плотным кольцом своей помощи, но для нее значение имело только одно — среди бесконечной вереницы протянутых рук была его рука, из ряда сочувствующих глаз можно было выхватить его глаза, которые без слов подтверждали ставшие теперь очевидными слова: «И в горе, и в радости».
Поведение Майка действительно оказалось безукоризненным. Настолько безупречным, что впоследствии, когда Женя снова и снова возвращалась в памяти в те жуткие дни, его старания поднять ей настроение, его утешения, его боль, горе и скорбь казались ей какими-то неестественными, придуманными, наигранными. Она даже предполагала, что в предложенных судьбой обстоятельствах член австралийского высшего общества вел себя так, как следовало в этом обществе, дабы не стать объектом осуждения и порицания со стороны себе подобных. Однако догадки и размышления так и не превратились в уверенность, да и всегда ли важно знать об истинных причинах, что приводят к тем или иным последствиям? Тогда Майк находился рядом, и ни словом, ни взглядом не позволил Жене усомниться в искренности проявляемых чувств. Но каковыми на самом деле были эти чувства, стояло ли что-нибудь еще за жалостью, сочувствием и желанием помочь, она не знала до сих пор. Теперь не знала, а в те дни не сомневалась в том, что рядом с
