Ночь шестьсот девяносто восьмая
В юности мне приходилось участвовать в скачках, однажды я вышла даже победительницей и получила приз — сапожки из тонкой, мягкой кожи, расшитые узорами. Победу мне принёс гнедой скакун Алтынбай, быстрый, как ветер. Так давно это было, и вот снова скачу во весь дух. Каждая жилка натянута до предела, из-под копыт, как брызги, разлетаются камешки… Та-кой снился мне сон. Ещё, ещё быстрее! Конь наклонил голову, грива, колеблемая ветром, вдруг стремительно закружилась перед глазами, превратилась в пропеллер, и меня это почему-то нисколько не удивляет. Гул мотора становится всё громче… Я проснулась: услышала нарастающий грохот пикирующих самолётов, в ужасе вскочила.
«Опять налёт!» — мелькнула мысль.
Лейла в одной рубашке, с распущенными волосами, чистая ведьма, выскочила за дверь.
Совсем ошалела. Так и побежит к самолёту?
Вскоре она вернулась, лёгкая, весёлая, как птичка. С сапогами в руках я села на кровать.
— Наши.
— Как наши? — я ничего не могла понять. В самом деле — ни выстрелов, ни взрывов.
— Истребители, — Лейла покрутила рукой в воздухе. — Летят с задания, решили покувыркаться. В нашу честь. Прямо над общежитием.
— Они чего? — я постучала пальцем по голове. — У меня вся душа ушла в пятки.
— Я тоже перепугалась.
— Безобразие. Надо доложить Бершанской.
— Вера Белик сказала, что это типичный случай. А я послала им воздушный поцелуй.
— С ума сошла. Они теперь нам совсем спать не дадут!
— Ты бы посмотрела, как они вертелись! — покачала головой Лейла.
— Думала — Ахмет среди них?
— Нет, он человек серьёзный. Не думала. Письмо от него получила. Хочешь, прочитай, — она кивнула на тумбочку. — Поспим ещё часика два? Между прочим, эти ребята взяли пример с тебя.
— Как это с меня? — не на шутку встревожилась я. — Что ты мелешь?
— Ну, видели, как ты петли выделывала, решили показать, что тоже не лыком шиты. Так что докладывать Бершанской не советую, она тебе припомнит.
Я рассмеялась и забралась в постель. Рассказала Лейле, какой чудный сон видела.
— А мне огненные шары с хвостами снились, — пожаловалась она.
Забегая вперёд, скажу, что кто-то из девушек всё же доложил Бершанской о «концерте» лётчиков, она позвонила в штаб армии, высокое начальство намылило шеи нашим рыцарям и объявило Чеботарку запретной зоной.
Заснуть я не смогла, полежала с полчаса с закрытыми глазами, поднялась, глянула на письмо, лежащее на тумбочке, увидела слова: «Моя любимая!» Так, так, стиль изменился. Не удержалась, прочитала всё письмо. Я ошиблась, стиль не изменился, разве чуть-чуть.
«…Твой ангельский почерк, кругленькие, как жемчужины, буквы…»
Да, почерком Лейлы можно любоваться, понимаю я этого парня, сочувствую ему.
«…Благодарю за — сердечное письмо. Считаю тебя своей невестой. Если уйдёшь к другому… Передо мной лежит кинжал, его лезвие сверкает, как семьдесят семь радуг. Знай, прекраснейшая из прекраснейших, он вонзится в твоё коварное сердце…»
Вот Хас-Булат удалой! Нет, чтоб самому зарезаться. Впрочем, «Лейле так и надо. «В Алупку поеду!» Вот и будешь спать с радугами в груди. И защищать тебя не стану, бесполезно. Ахмет перешагнёт через мой труп. Настоящий джигит.
Жив-здоров, счастлив, что оказались в одной армии, словно живут в одном доме, только в разных подъездах… «Стоящий на страже. Преданный до могилы…» Вот именно.
— Вставай, дочь ночи, открой свои коварные глаза!.. Погода нелётная, низкая облачность. Все приуныли. Наземные войска вгрызаются в немецкую оборону, теснят фашистов со всех сторон, а мы будем прохлаждаться целую ночь…
Никакого задания полк не получил, из штаба дивизии пришла телефонограмма: полёты отменяются. Но мы — в полной боевой готовности. Во-первых, погода может внезапно перемениться. Во-вторых, неизвестно ещё, что скажет наша разведчица, командир эскадрильи Дина Никулина, когда вернётся. Надежды терять не будем.
Рядом с Бершанской — представитель Сталинградской дивизии, на этот раз полковник. Очень высокий, похож на Рокоссовского. Как по заказу!
— Подойдём поближе, — тихо говорю я Вале. — Это я упросила Бершанскую. Как видишь, пошла навстречу.
Валя смеётся, стукает меня кулачком по плечу, но идёт со мной.
Выбрав удобную позицию, шепчу ей на ухо:
— Подмигни ему. Не теряйся.
Валя прыснула, полковник и Бершанская удивлённо посмотрели на нас. А мы глядим в небо…
Летит наша ласточка. Хорошо, что на разведку погоды послали Дину. В её характере что-то чкаловское.
— Можно работать, — твёрдо заявила Никулина. — Над линией фронта то же еамое, — она небрежно вскинула руку к небу, словно там были рассыпаны звёзды.
Все невольно подняли головы. До облаков 300 метров, дымка, никакого просвета.
— Во всех полках разведчики погоды доложили, что работать нельзя, — голос у Бершанской не совсем уверенный, и Диночка это усекла.
— Трудно, конечно, — она в упор посмотрела на полковника. — Но летать можно. По вертикали видимость неплохая.
Очень убедительно, молодец, Дина. По горизонтали мы только летаем, главное — увидеть цель, сбросить бомбы. Инструкция? Её писали мужчины…
Неужели Евдокия Давыдовна не — чувствует, как стонут наши сердца? Конечно, чувствует. А полковник? У него сложное положение. Скажет, что летать нельзя, мы решим — покрывает своих: мужчины прозябают, и вы не рыпайтесь. Честь мундира. Мужского. А согласиться с Никулиной — разделить ответственность е Бершанской. Если погибнет хоть один экипаж, ему не поздоровится. Молчит, и правильно делает. Только слегка плечами пожал, моё, мол, дело сторона.
Бершанская решилась:
— Будем работать. Я доложу в штаб. Командирам эскадрилий отобрать для полётов самые опытные экипажи.
Первой вылетела отважная разведчица. Задание — бомбить вражеские позиции на подступах к Севастополю.
Когда мы с Валей взлетали, нам на прощанье блеснул маяк. Погас, и видимость стала равной нулю. Мягко светятся циферблаты приборов, стрелки.
— Ничегошеньки не вижу, — вздохнула Валя. Прошло несколько минут, мой штурман повеселела:
— Кое-что разглядеть можно.
У неё глаза, как у кошки. А этот район мы изучили досконально. Только бы не пострадать от взрывов своих же бомб.
«Молодец Бершанская, — размышляла я. — Другая бы при полковнике сникла. А она пошла на явное нарушение инструкции, всю ответственность взяла на себя. Вот оно — настоящее мужество! Ночь-максимум — не столько для нас, сколько для неё. Чего доброго, сама полетит. Говорят, командир Сталинградской дивизии генерал-майор Кузнецов принял «девчачий полк» неохотно, скрепя сердце. Опасался, что снизим их блестящие показатели боевой работы. Поглядеть бы на него завтра утром».
На передовой тарахтели пулемёты, автоматы, взвивались ракеты. Немцы нас, конечно, не ждали. Тем лучше.
Первая эскадрилья уже наверняка отбомбилась.
С нашей стороны короткими очередями по невидимой цели начал бить пулемёт. Голубоватые
