не хвастались своими успехами. Чем удачнее были боевые вылеты, тем скромнее вели себя наши асы. А если кто-то пытался прихвастнуть, тот непременно попадал на страницы нашего «Крокодила». Естественно, какая-то часть уничтоженных объектов в официальных документах не указывалась, но нас это не особенно волновало, главное — нанести максимальный урон врагу.
Над третьим, действующим аэродромом бушевала огненная буря. Множество прожекторов, даже не сосчитать. Особенно жарко на третьем «этаже». Один из лучей поярче и шире других. Схватил «Петлякова». Сразу подключились несколько других. Погас… Опять шарит. «Петляков» взорвался.
«Если бы работал только наш полк, — подумала я, — мы недосчитались бы нескольких экипажей».
Широкий луч высветил очередную жертву.
— Чёртов глаз! — крикнула Валя. — Выбьем?
— Попробуем.
Летим сквозь ад, напролом, другого пути нет. Самолёт качнуло. Прожектор погас.
— Левые не отцепились, — в голосе штурмана тревога.
Делаю разворот, говорю:
— Пробуй ещё.
— Не получается. Заело.
В полу кабины появились два отверстия с рваными краями. Моя спасательная куртка — на случай приводнения — в нескольких местах вспорота пулями и осколками.
С двумя бомбами под плоскостью прорвались, наконец, в спасительную черноту. Летим над морем.
— Домой. Курс?
— Двести сорок. Приглуши мотор, я вылезу. Попробую отцепить.
— Нет. Упадёшь, а бомбы останутся.
— Не упаду.
— Отставить!
Минут десять Валя обиженно молчала. Потом снова подала голос:
— Возьми правее. Пролетим над Омегой, термички выброшу.
Да, от лишнего груза надо избавиться. Омега — бухта, напоминающая по форме эту букву греческого алфавита.
Выбросив две полуторакилограммовые бомбы, Валя долго высматривала что-то внизу.
— Ты что? — поинтересовалась я.
— Ждала грандиозного взрыва. Надо было на берег сбросить. Пропали бомбы, обидно.
— Есть такая восточная пословица: не всякая нитка — в узор ковра.
Летим над Северной бухтой. Справа — Малахов курган. Графская пристань. Корабельная сторона. Прямо по курсу — братское кладбище… Побывать бы здесь после войны. Побродить, посмотреть, вспомнить эти майские ночи. Сотни влюблённых пар, духовые оркестры, песни, танцы, цветы на каждом шагу, фонтаны. Днём любуйся бездонным небом, солнышком, ночью — звёздами, жемчужной луной. Как это просто и как прекрасно. Мир!
— Побываем, — сказала Валя. — Ты об этом думаешь? Я приеду за тобой в Белебей. И — сюда. Шёлковые платья, туфельки на высоких каблучках, на груди — гвардейский значок, медали, ордена. Привет, Севастополь! Где тут памятник отважным лётчицам 46-го гвардейского дважды Краснознамённого Таманского женского авиационного полка ночных бомбардировщиков? Моряки: ах! Мы вас проводим, разрешите представиться, вы не замужем? Покружим головы морячкам, якши?
— Красную ракету, — напомнила я.
— Приготовила, чтобы я замуж за моряка вышла — ни за что! Уйдёт в какой-нибудь Сингапур, а ты сиди на берегу, пополняй море слезами. И тебе не советую.
Не дождавшись моего отклика, Валя замурлыкала:
Самолёт плохо слушался, но приземлились мы нормально. Вместе с техниками тщательно осмотрели его. Перебит трос, открывающий замки бомбодержателей. Повреждены лонжероны. Шестнадцать пробоин, я думала больше. На час работы.
Бершанская уже знала, что на мысе действует один аэродром, что там жарко.
— Отдохни, — сказала она. — Полечу с твоим штурманом.
Так я и знала.
Валя направилась к её самолёту. Не помня себя, я крикнула:
— Назад!
Валя остановилась, повернулась кругом, вытянулась — словно выросла сразу на несколько сантиметров. В свете приводного прожектора я увидела её побледневшее лицо, испуганные, как у дикой серны, глаза.
— Товарищ командир полка, я вас не пущу. Ваше место здесь.
К моему удивлению, Бершанская рассмеялась:
— Ты права, — сказала она, оглядываясь, — Представила, как ты на глазах высокого начальства стаскиваешь меня с самолёта. Берите резервный. Будьте внимательны, как никогда.
Второй вылет. Легли на курс.
— Ты знаешь, Магуба, — многозначительно сказала Валя, — я всегда с радостью летала с Бершанской, а сегодня так не хотелось, так не хотелось, иду к самолёту, ноги заплетаются, честное слово. Предчувствие нехорошее появилось. Сбили бы нас. Ты тоже что-то почувствовала?
— Не надо так говорить. Ничего я не почувствовала. Сбить и нас могут, запросто. Спой лучше свои народные.
Валя запела, я тихонько подпевала ей. Подумала: после войны появится много новых писателей, бывших фронтовиков, это закономерно. Представила целую библиотеку — стихи, поэмы, рассказы, повести, романы, пьесы, очерки. Толстая, солидная книга в голубой обложке: «Боевой путь женского авиаполка» или что-нибудь в этом роде. Надо нам договориться: все оставшиеся в живых напишут воспоминания. Собрать их в одном томе. Девчата будут зачитываться, как мы зачитывались «Записками штурмана». Я начну свои воспоминания с приезда в станицу Ассиновская.
Лучшие воспоминания напишет Евдокия Давыдовна Бершанская. О каждой из нас скажет доброе слово, поведает людям о своих переживаниях. Может быть, расскажет обо всём какому-нибудь журналисту или писателю, а он с её слов напишет книгу, которая мне видится. На обложке — оранжевые трассы, звёзды, в перекрестье лучей — «По-2», внизу взрывы…
Евдокия Яковлевна Рачкевич напишет «Записки комиссара».
Мария Ивановна Рунт расскажет, как наш комсомольский полк стал коммунистическим. Вначале в полку было всего несколько коммунистов — командный состав. Сейчас — больше половины. Боже мой, как мы выросли за два военных года! Не только оправдали надежды Марины Расковой, но и превзошли их. Как бы она радовалась за нас. А кто напишет о ней? Писать о погибших будет всего труднее.
Самое страшное на войне — гибель тех, кто воевал рядом с тобой. Были вместе, разговаривали, смеялись, дружили, и вдруг — этого человека нет. А тебе и погоревать некогда, надо воевать, по0еждать, надо жить. Тени погибших не за спиной, а впереди — в огне, в дыму.
