О суевериях мы с моим штурманом больше никогда не говорили…
Четвёртый вылет.
— До цели восемь минут, — сказала Валя и во весь голос, как частушку, пропела:
Я рассмеялась, хотя мне в эти минуты было не до смеха.
Аэродром будто вымер. Но я знаю: там, внизу, напряжённо прислушиваются, всматриваются в ночное небо десятки озлобленных, обманутых в своих подлых надеждах людей. До них уже дошло, что счастья на берегах Крыма им не видать, как своих ушей, что райские уголки, облюбованные ими, оказались миражом, что песенка их спета, и они жаждут обрушить свой неправедный гнев на наши головы. Мы же не за поместья на германской земле бьёмся. Наверно, в глубине души эти люди клянут своего неудачника- фюрера, рады бы с ним посчитаться, но он далеко, а ненавистный «По-2» близко. Как-никак, фюрер шлёт им самолёты, на которых, пусть немногим, можно было бы удрать с этого проклятого полуострова, а ночные ведьмы не дают им даже взлететь. Мысль о том, что они получают по заслугам, что наша ярость естественна и благородна, вряд ли приходит в их головы.
Хочется на полной скорости налететь на освещённый САБом аэродром, не думая об опасности, но я беру себя в руки, стараюсь в полной мере использовать планирующие способности маленького, юркого самолёта и ещё раз выйти победительницей из схватки с обречённым и потому втройне опасным врагом.
Кажется, весь Крым уставлен прожекторами, «эрликонами», пулемётами, и все они нацелены на наш «По-2». Самолётов на аэродроме нет, бьём по огневым точкам. Невыносимая духота — воздух перенасыщен ядовитым светом, испарениями раскалённого металла, дымом трассирующих снарядов и пуль, едкими частицами взорванного тротила.
Но небо — наш верный союзник, оно открывает второй фронт, и наш самолёт словно ввинчивается в какую-то прохладную, чёрную тучу.
— Тра-ля-ля, — бормочет Валя. — Держи пока так, уйдём подальше в море.
Голос у неё не свой — хриплый, прерывистый.
— Простыла, деточка?
— Да, с непривычки — в море искупалась, пять порций мороженого съела, бокал холодного шампанского хлопнула, такая жара… Я тебе кричала, охрипла. А ты, по-моему, ничего не слышала.
— Всё слышала.
— Ну и ночка, — Валя закашлялась. — Не аэродром, а Везувий какой-то. Поверни на девяносто пять градусов вправо.
Ещё раз откашлялась и хриплым, простуженным голосом завопила:
Чувствую себя как в соловьиной роще. Хорошо летать с певицей. И такой обширный репертуар. Что это она шепчет?
— Боюсь…
— Чего боишься?
— Пропадёт голос. Ты знаешь, мне показалось, немцы стараются, как никогда, очень им хочется сбить нас.
— Так оно и есть. Наверное, Гитлер пообещал премию, сто тысяч марок или поместье в Крыму, за один наш самолёт.
— Поместье получат, в общей яме.
— А всё-таки немцы взбесились. Ждали самолёты из Румынии, как манну небесную, а мы их разбомбили.
— Боеприпасов много, девать некуда, в Румынию не повезёшь, вот и палят.
Валя поворочалась в кабине, сокрушённо сказала:
— Ободрали меня осколками всю. Каблук срезали…
Пятый вылет. Издали кажется, что над аэродромом полыхает полярное сияние. Подлетели поближе и увидели жуткую картину, немцы вели яростный огонь по охваченному пламенем двухмоторному бомбардировщику. Обречённый самолёт медленно, как нам показалось, даже не пытаясь сбить пламя, уходил в сторону моря. Несколько прожекторов провожали его, давая возможность зенитчикам отвести душу.
Валя бросила один за другим два САБа. В конце взлётной полосы — транспортный самолёт, завалившийся набок. Похоже, угодил колесом в воронку.
Держу боевой курс, вижу: из кабины немецкого самолёта стрелок ведёт огонь по горящему «Петлякову».
«Хорошо, что ты тут», — мелькнула злорадная мысль.
Хищные щупальца подбираются к нам. Поймали. И вдруг почти одновременно все прожекторы погасли, исчезли потоки светящихся снарядов и пуль.
Мне стало не по себе. Ловушка? Атакует «мессер»? Что это?.. Со стороны моря летел, как метеорит, рассыпая искры, горящий самолёт. Пикирует на аэродром.
Валя, прильнувшая к прицелу, ничего не видела. Вряд ли она заметила, что обстрел прекратился. Пусть делает своё дело.
В разных концах аэродрома прогремели мощные взрывы. Какую цель выбрал командир «Петлякова», я не знаю.
Прожекторы вспыхнули снова, но поймать нас уже не смогли. Наш «По-2», пролетевший над самым пеклом, без помех поразивший цель, не получил ни одной царапины…
Шестой вылет. В районе аэродрома прожекторов поубавилось, но огненная пурга стала ещё злее, видимо, немцы подбросили сюда новые зенитные установки. Две цепочки истребителей. Справа — горящий бензовоз, прямо по курсу — колонна автомашин.
Нам не повезло: при заходе на цель на кромке левого крыла заплясало пламя. Валя немедленно освободилась от бомб. В предельно быстром скольжении, под обстрелом, мне удалось сбить пламя. Высота… Никакой высоты не было, могли врезаться в набежавшую волну. К счастью, прожекторы бросили нас на произвол судьбы. Кому-то повесят на грудь железный крест, предоставит внеочередной отпуск. Несправедливо. Впрочем, вряд ли успеют.
— Я видела какое-то судно, — сказала Валя, когда все страхи остались позади.
— Где?
— У самого берега. Небольшое. По-моему, торпедный катер. Магуба, надо его потопить! Может быть, на аэродром прибыл сам этот генерал, как его…
— Альмендингер? Тут пока ему делать нечего.
— Язык сломаешь. Всё равно, надо потопить.
— Доложу Бершанской.
— Разрешит!
— Может послать другой экипаж.
— Не найдут.
— Как ты его разглядела? Уму непостижимо.
