— Откуда? — спросил строго.
— Впервые вижу, — сказала сестра, пожав плечами.
— Её бутылка, — показал учитель на Глафиру. — Проверьте, пожалуйста.
Тётка Глафира попятилась и хотела выскользнуть. Но ей преградили путь.
В милиции она долго запиралась, но когда стал ясен рецепт её «лекарства», вынуждена была сознаться, что всё это делала по велению служителей церкви святой Варвары.
Через несколько дней дела у Николая Филипповича пошли на поправку.
Часть вторая
Памятный день
И что за день выдался сегодня? Не верилось, что может быть он таким безжалостным. И это первый день после школы. Первый день, первые самостоятельные шаги…
Вчера были они учениками, а сегодня — уже никто. Вчера и сегодня… Почему ты прошёл, вчерашний день? А ведь был так хорош! Как большая семья, они всем классом были вместе. Вместе мечтали, радовались. Насобирав веток на берегу Казанки, разожгли костёр, кипятили чай, пекли картошку. Казалось, так дружно они будут жить всегда, нисколько не тревожась за завтрашний день.
— Это твоя доля, — сказал Ваня и, разломив душистую печёную картошку, положил половинку на листок подорожника.
— А я… хочу разделить… с тобой, — шепнула Тамара. — Чтобы… чтобы… — Она запнулась и больше ничего не сказала. Густо покраснев, отдала часть половинки Ване. Сама торопливо проглотила свой кусочек.
Ваня знал, что есть такая примета: перед расставанием всё, что имеешь, раздели с близким человеком.
Если бы это сделал Харис, он бы не удивился, а тут девчонка…
Ване стало неловко. Тамара заметила это и, прикусив губу, с обидой посмотрела на него… Потом они молча сидели рядом. Вдыхая свежесть воды, гуляли. Ваня хотел сказать ей что-то значительное, но так и не нашёлся, с чего начать. Она тоже, видно, ждала этого разговора: часто поглядывала на него искоса, будто просила: ну же, ну, говори, ведь завтра мы в школе уже не встретимся… Наконец, Ваня выдавил:
— Тебе, Тамара, большое спасибо…
— За что, Ваня? — спросила она. Взгляд такой чистый, будто глаза её умыты утренней росой…
— Ты же мне помогала… И вообще мне с тобой хорошо…
— Мне тоже… — еле слышно шепнула Тамара.
Больше они ни о чём не говорили, молча вернулись к костру, где уже начались танцы. Они танцевали неумело, робко. Ваня даже взмок от волнения. Боясь притронуться к её белому платью, кружился почти самостоятельно. Когда вернулись к огню, Ваня расстелил на земле свой пиджак и усадил Тамару рядом с Николаем Филипповичем.
— Итак, мои друзья, — сказал учитель, — вы с утра вступаете в большую жизнь. И где бы ни были, какую бы работу не выполняли, не забывайте родную школу. Носит она имя Горького! Перед вами открыты все пути — летите, соколы! А мы… — голос его дрогнул, он закашлялся, — мы… будем гордиться вами.
…С берега Казанки возвращались с песнями. На чистом небе сверкали, отражаясь в глазах, яркие звёзды. Все вместе по дороге к дому зашли в последний раз в школу. Немного постояли, затем проводили Николая Филипповича, девочек. И остались, наконец, вдвоём с Харисом.
Уличные фонари погасли. Но на душе было светло. Ваня будто и сейчас слышал шёпот Тамары, голос Николая Филипповича. Это два самых близких для него человека.
— Скажи честно, Ваня, ты чего-нибудь запомнил или всё мимо ушей пропустил? — спросил Харис.
— Зачем ты так? Конечно, запомнил… Нет, не то. Век буду вспоминать этот вечер!
Харис вдруг произнёс:
— Чтобы гордились тобой, надо всю жизнь делать только добро. Понимаешь?..
— Сделаем, Харис! Сила есть! Сделаем!.. — Ваня расправил грудь, напряг мускулы и хотел было как петух забраться на плетень, но удержался, вспомнив слова учителя: «Мы будем гордиться вами»… А он опять хвалится…
По-взрослому, пожав крепко руки, простились.
Ваня пришёл домой, улёгся и долго не мог заснуть. Наконец-то завтра и на работу! Правда, решение пока не окончательное. Договорились только с дядей Сафиуллой. С ним в трампарке считаются. Но ведь им ещё нет шестнадцати, а несовершеннолетним, говорят, не дают путёвок. Принимают их только учениками. Но, как говорится, там видно будет. Примут — хорошо, не примут — потерпеть придётся. Каждое утро вместе со взрослыми будешь ходить на работу, а там, через пятнадцать дней, принесёшь домой целую пачку денег — своих, заработанных. Когда же получишь паспорт, на все четыре стороны тебе восток, где восходит солнце. Нет, Ваня и Харис не собираются куда-то уезжать. Они, как договорились, поступают на курсы водителей…
Ваню разбудили какие-то голоса во дворе. Кто-то плакал, причитая, как на похоронах. Ваня, вскочив, заглянул в другую комнату: нет, никого дома не было. Мать ушла на работу, а Николай позавчера уехал в марийские леса на заготовку дров и должен вернуться только вечером. Сегодня должны выдавать хлебные карточки. Успеют ли они с Харисом получить их? Ваня распахнул окно: в комнату повеяло утренней свежестью. День будет солнечным, ясным. Во дворе кудахчут куры, воркуют голуби. А плакучий голос, оказалось, раздаётся в доме соседки — Пелагеи Андреевны. Там, у крыльца, уже столпились женщины — руки у них под передниками, на лицах тревожная озабоченность. И Григорий Павлович с ними. Женщины почему-то не заходят в дом утешать Пелагею Андреевну, а, знай, себе лопочут и кивают головами.
— Золото, серебро имеется. Козу-то уж как-нибудь купят, — говорит какая-то женщина, вздыхая.
— Но, может, её волк задрал? — спрашивает озабоченный Григорий Павлович.
— Если бы волк, то кости бы остались! — возразила другая женщина.
— Да ведь волки, они такие, могли утащить её и на себе. Вот, когда я мальчишкой был, однажды…
Но дяде Григорию помешали рассказать об этом случае. На крыльцо вышла Пелагея Андреевна и показала ему измазанную кровью верёвку:
— Вот он, поводок моей красавицы. Весь в крови. Не отстегнули даже, зарезали прямо с ошейником! — заголосила хозяйка пуще прежнего. — И Василия дома нет…
— Ладно ещё не двух, а то бывает… — начал было убеждать Григорий Павлович, но ему снова помешали. Женщины, возбуждённые чужим горем, начали ругать времена, Советы.
Дядя Григорий рассердился:
— Что за дело у Советов до вашей козы? — сказал он с яростью.
«Действительно, — подумал Ваня, — у Пелагеи Андреевны зарезали козу… Она привязала их обеих на берегу Казанки, в роще. И вот одну порешили. Значит, в городе стало больше воров — не зря говорят об этом. Кто же они, эти люди, ставшие на путь лёгкой жизни?» Ваня вот тоже уже давно досыта не ел. Так что же, воровать ему? Нет, на такое дело он не пойдёт. Лучше работать…
Ваня, сделав гимнастику, вышел на кухню, посмотрел на пустую, словно загрустившую, плиту и глубоко вздохнул. Затем подошёл к умывальнику в углу, умылся, вытер лицо полотенцем и, глянув ещё раз на плиту, выпил воды прямо из ведра, висевшего на железном крюке из витой проволоки. Он читал в какой-то книжке, будто сосланные революционеры, когда нечего было есть, чтобы не заболел желудок, пили воду. Но то революционеры — они боролись. А ему с кем бороться? Бога нет, царя спихнули. Вся власть в
