— Очень хорошо, Иринушка! Прошлогодняя солома есть у меня, посыплю твоей мукой и покормлю коз. Как истолчёшь, сразу же принеси… Вот что ещё хотела сказать: придержи своего Ваню. Сорви-голова растёт. На уме только ружьё да сабля. Как бы за дурными людьми не пошёл, боже упаси.
Глафира проворчала:
— Пошёл уже, пошёл! Раз на шее таскает красную тряпку, добра не жди!
— Право, разбаловалась молодёжь. В городе каждый божий день квартиры стали грабить. Но к моим замкам отмычек не подберёшь. И ставни оконные изнутри запираются. Живу пока спокойно, как у Христа за пазухой. Удивляюсь только, почему не переловят всех воришек?
— Переловишь их. Ворон ворону в глаз не клюнет. Раз мужик стал хозяином, какой же может быть порядок в мире?
На улице грянул гром. Женщины быстро-быстро перекрестились. Пелагея Андреевна торопливо ушла, прикрыв за собой дверь.
Тётка Глафира вздохнула:
— Ты вот, Лукинична, послушай — не во вред скажу. Вчера на Проломной встретила знакомого. Дела у Советов, говорит он, плохи. Теперь уже долго не протянут.
— Слыхали. Не первый год тростят, что плохи дела у Советов.
— Дослушай до конца, глупая. Сама подумай: у большевиков под ногами земля горит. Недавно в Спасске и в Лаишеве самых что ни на есть главных атаманов перерезали. Вчера ещё богохульника Замалиева на тот свет спихнули. Не только у нас, везде не любят их, антихристов. Дела завариваются, дай бог. Не зря же мальчишек берут в солдаты. Пятнадцатого мая, говорят, возьмут и самых маленьких…
— Кто ещё сказал такую глупость? — удивилась Ирина Лукинична.
— Слово не ходит за тем, кто сказал его. Жива будешь, сама услышишь.
Безбожный свет
В комнату вбежал худощавый, светловолосый мальчик лет четырнадцати. Лицо продолговатое, глаза большие, синие.
— Мама! — выпалил он, размахивая газетой в руке. — В магазине будут скоро давать белую муку.
— Белую? Нам бы, сынок, и почернее подошла.
— Вот слушай. — Мальчишка начал читать газету — «Казанский центральный рабочий кооператив сверх нормы будет выдавать на каждого члена кооператива по тысяче граммов белой муки».
Глафира усмехнулась:
— Как бы не сглазить: вот разбогатеете!
— Всё же лучше, чем совсем не давать.
— Прочти-ка ещё про то, как мальчишек солдатами сделают, — попросила тётка Глафира, искоса глянув на Ирину Лукиничну.
— Такого тут нету, — сказал мальчик. — А… вот, наверное. Слушайте: «21 апреля состоялся первый слёт военизированных комсомольцев города Казани. Слёт требует, чтобы каждый комсомолец полностью выполнил программу изучения военных знаний. Летний план военного дела подготовить к пятнадцатому мая…»
— Вот, вот! — воскликнула Глафира, ухмыляясь. — А ты не верила.
Ирина Лукинична промолчала.
— Мама, — сказал Ваня, — сегодня в школе каждому велели принести пятьдесят копеек. На постройку дирижаблей.
— Денег нет, сынок…
— Тогда я выйду на субботник. Буду баржу разгружать.
— А в чём пойдёшь? Рубашка вон совсем износилась. Ничего на тебе не держится. Хоть из медвежьей шкуры шей.
— Вот хорошо бы! Зимой и печку топить незачем. — Он взял из рук матери клубок, затем иглу и заправил её ниткой. — Сшей такую шубу, мама. Никогда не порвётся… Лежи себе да рубай картошку в мундире. Пусть ветер и бураны бесятся весь год, а у тебя никакой заботы!
— Если бураны будут целый год, где же картошка вырастет?
Ваня почесал голову.
— Как это где? В парнике! На севере овощи круглый год в парниках выращивают…
— Ладно, ладно, хватит балагурить. Ступай, у дяди Гриши огня попроси. Коля скоро придёт с работы.
— Огня?.. Зачем же брать его у дяди Гриши?
— Спичек мало. На базаре дорогие…
— Сейчас, мама…
Ваня подошёл к железной кровати, приподнял одеяло и выдернул из матраса клочок ваты. Затем встал на сколоченный братом стул, потянулся к оголившимся медным проводам.
— Тебя током ударит! Не тронь!
— Огонь в проводах — нечистый! — проворчала в свою очередь тётка Глафира.
— Сейчас же слезай! — приказала Ирина Лукинична.
— Слезаю…
Вверху что-то затрещало, стены осветились, и в комнате запахло палёной ватой. Мальчик спрыгнул.
— Вот, пожалуйста! Хоть шашлык жарьте, хоть пироги пеките…
— Пироги? Они могут нам только во сне присниться.
— Зимой. Когда красный снег выпадет, — ехидно сказала тётка Глафира.
— Нет, будут наяву, когда командиром стану.
Тётка поморгала красными веками.
Ирина Лукинична, ворча на сына, стала разжигать огонь. Долго возилась она у печки. Наконец, заглянула в другую комнату, где сын рылся в шкафу — что-то искал в нижнем ящике.
— Огонь у меня погас, Ванюша, — сказала мать виновато.
— Разве я не говорила, что ваш огонь безбожный? — обрадовалась Глафира, пристукивая палкой. — Погаснет он, погаснет!
Ваня подошёл к постели.
— Сейчас…
— Не смей! — запретила мать. — Огонь этот, говорят, не от бога. И добра не жди…
— Огонь есть огонь, мама. Всё равно, где взять его.
— Не тронь. Вон какие тучи плывут! Не дай бог, пожар.
Ваня щёлкнул выключателем, но лампочка не загорелась.
— Ток уже выключили.
— Может, сам что напортил? Говорила тебе — к дяде Грише сбегай…
— Почему к дяде Грише? К Харису ближе.
— Делай, что велят. Не заставляй ругаться — и так голова болит. Накличешь беду своим током.
С дядей Гришей Ваня только что вернулся с рынка. Низкорослый, добродушный, Григорий Павлович, несмотря на свои пятьдесят лет, всё время водит дружбу с ребятами: они поят его коня, а он катает их на повозке.
Насажает, что грибов в кошёлку: повернуться негде. Одна слабость есть у дяди Гриши. Смолоду любит он пиво. И в жаркий день может выпить кружек двенадцать. И не пьянеет. Только щёки розовеют, да лысину, знай, вытирает ладонью. А потом, приплясывая, на потеху мальчишкам запевает визгливым голосом:
