Пиво дядя Гриша выцеживает из опорожнённых бочек, которые увозит к вечеру, после закрытия киоска. Из трёх-четырёх полведра набирается. Сегодня дядя Гриша перевозил на рынке жмых и, поди, уже навеселе…
Ваня, подбрасывая в руках жестянку, в которой таскали угли от соседей, выбежал на улицу и вернулся домой с огнём.
— Вот вам добрый огонь! — сказал он торжественно. — Полезный. Прямо из печки. Только взял его не у дяди Гриши, он сегодня очень устал, а у Хариса.
— Ну, ты уж всегда по-своему.
— А я не хочу обижать соседа. Чем он хуже дяди Гриши?
— Я не говорила этого.
— Почему же тогда посылаешь мимо их дома?
Ирина Лукинична не знала, что ему ответить.
— Они люди чужой веры, — пришла ей на помощь тётка Глафира. — Только наша христианская вера правая…
— Вера, вера… не надо мне вашей веры, ни правой, ни левой, — сказал Ваня.
— Да унесёт ветер твои слова, сумасшедший! Прости, господи, эту заблудшую овцу.
— Я не овца.
— Ну, заблудший баран, — усмехнулась тётка Глафира.
— И не баран. Я человек.
Во дворе кто-то пронзительно свистнул. Ваня, вздрогнув, прислушался. Лицо его порозовело, а светлые глаза чуть сузились.
— Мама, Харис меня зовёт, — сказал он, забыв о своих пререканиях.
— Опять этот Харис. Зачем он зовёт?
— Играть.
— Хоть бы на рыбалку сходили. Больше пользы. Гляди, на уху поймаете.
— Днём рыба не клюёт. Мы договорились пойти на рассвете.
— Не забудь, Ирина, что сказал тебе муж перед смертью! — заметила тётка Глафира. — Берегись воды! Не утонул бы…
Ваня посмотрел на мать. Она стояла растерянная. Застывшие глаза пристально глядели куда-то в угол.
— Мама! — потянул её Ваня за рукав. — Почему нельзя на рыбалку?.. Что говорил отец?
— Давно это было, сынок, давно. Тебе тогда исполнилось три месяца. Мы бежали от немецких солдат, и отец твой заболел в дороге. Пил воду из ручья. Когда был ещё в памяти, сказал: всё дело в этой воде. Потом начал бредить. Всё той же водой отравленной…
— Расскажи, Лукинична, всё расскажи. О том, что видел муж во сне и как он с чёртом возился, — наставляла тётка Глафира, пристукивая можжевёловой палкой. — Не бойся. Пусть мальчик узнает.
— Зачем же пугать его?
— Расскажи, мама! Я не боюсь.
— Подрасти немного. Иди лучше, сынок, поиграй.
— Нет, я никого не боюсь. Ни чёрта, ни дьявола. Два раза лазил в церковь — и ничего там не видел. Сегодня поднимусь ещё на колокольню — там не покажутся ли…
— А как же ты в церковь залез? — удивилась тётка Глафира. — Её ведь заперли на замок.
— Переднюю дверь. А заднюю заперли только изнутри. Мы пролезли в окно и открыли её. Сегодня вот, когда играли в красных…
— В красных? В святом доме? — всплеснула мать руками. Глаза её расширились, тонкие, высохшие губы начали дрожать.
— Вот! Пожалуйста! — упрекнула Глафира. — Выпустила раз поводья — получай. Бог накажет за такое глумление. Без кары не оставит, как того учителя. — И злорадно добавила — А тому ироду уже не выздороветь…
— Больше туда не ходи, сынок, — попросила мать.
— Надо мне, мама. Сегодня мы выбираем командира. Кто не побоится войти первым — тот и командир.
— Пусть идёт! Пусть он там себе шею свернёт! — сказала тётка Глафира и, набросив чёрную шаль на голову, быстро вышла из дома.
«Что бы сказал твой отец?»
— Мама, почему она так проворно выскочила?
Ирина Лукинична пожала плечами:
— Не знаю, Ванюша. Может, обиделась… Она ведь нам с тобой добра желает.
— Не верю… Добра ли?
— Добра, добра, сынок! Старается, чтобы рос ты умным, а не безбожником. Надо верить…
— И в царя, и в бога?.. Если безбожники неумные, как же они победили? Ведь у царя сколько пушек было…
Но мать своё твердила:
— Вера учит людей хорошему — не убивать, не грабить…
— А раз так, почему же поп Гапон рабочих под расстрел повёл? Мы по истории проходили. Это уже точно так было.
— Не знаю, не знаю, сынок. Порой и мне приходят в голову разные мысли. Боже, прости нас грешных…
— Мама, тётя Глафира назвала меня заблудшим… Кто же я? По метрике — родился в Польше. А не, поляк. Белорус. Но белорусского языка не знаю. И Белоруссию даже во сне пока не видел. Какая ж это родина? Люди говорят: земля родная та, где наелся досыта…
— Если бы ты в Белоруссию вернулся, по-другому заговорил, — сказала мать.
— С чего ж это?
— Свои, сынок, — всегда свои. На что ёж, и тот говорит своему ежонку: мягонький ты мой да кругленький…
Ваня рассмеялся.
— Но ежи не разговаривают.
Мать замолчала.
Когда в печке запылали дрова, Ваня, глядя в огонь, задумался. Какая же она, Белоруссия? Почему её мать не забывает? Ему вот неплохо и в Казани. Захочешь купаться — река рядом. И лес под боком. Правда, ягод в лесу не густо. Много народа в городе — живо срывают. Но город есть город. И ещё какой! Город, в котором учился Ленин. Классный руководитель Николай Филиппович водил их вчера в университет. Показал парту, за которой сидел Володя Ульянов…
Да, если выпадет случай побывать на родине, в Белоруссии, много расскажет он тем ребятам про этот город…
На улице снова послышался громкий свист.
— Мама…
— Ладно, беги, раз Харис тебя ждёт! Будь красным разбойником, — обиделась мать. Она села на стул и, спрятав руки под передником, тяжело вздохнула — Не для того тебя растила, чтобы стал ты
