контроллер трамвая на руль. И чувствует сердце: проведёт свою машину в Берлин через Белоруссию. Будет косить гадов огнём и давить гусеницами танка. Недалёк тот день, когда и в Минск ворвётся. Красная Армия уже наступает. Да и они здесь, в тылу, не дают покоя немцам. На железных дорогах летят под откос поезда, горят склады. Кабушкин и то уже сколько головорезов отправил на тот свет…
Не доходя до города километра четыре, они расстались. Жан пошёл одному ему известной тропой к знакомым. Там переоделся и в новом костюме продолжил свой путь, пока глухими переулками не добрался до городской площади. Напротив дома правительства находилась аптека — там работал свой человек. В очках, озябшими руками он перебирал какие-то бумаги. Когда вышел последний покупатель, аптекарь, озираясь, кивком головы указал на дверь и пропустил Кабушкина в свой кабинет.
Жан коротко рассказал о новостях, о нуждах отряда, передал решение Минского подпольного горкома — создать партизанский лазарет.
— Прежде всего нужны медикаменты. И как можно больше, — закончил он.
Аптекарь вытащил из-под стола вещмешок.
— Вот и весь мой запас.
— Так мало? Одним поленом землянку не обогреешь. А бинты? А вата?
— Забрали, — сказал аптекарь.
Он кивком головы указал в окно. Там внутри двора у склада солдаты грузили машину тюками, ящиками.
— Куда повезут? — спросил Кабушкин.
Аптекарь пожал плечами.
— Не знаю… Машина приехала из Борисово, так что возвращаться будет по шоссе. Немцы, конечно, задержатся в маленьком ресторане у заброшенной церкви. Там хромая бабка Глафира готовит самогон для господ офицеров — с какими-то пахучими травами, с перцем…
— Какая бабка? Откуда она взялась?
— Появилась перед войной. Собирает подаяния — хочет восстановить церковь какой-то святой Варвары. Привезла даже утварь — говорит, издалека.
Но Жана интересовала уже не бабка с её церковной утварью — он думал о том, как добыть медикаменты раненым партизанам.
— Спасибо, Я пойду к своим, посоветуюсь…
В городе на тротуарах и дорогах снег начинал оттаивать. Его мохнатые шапки на развалинах домов сверкали под солнцем особенно ярко. Временами со звоном падали острые, как старинные копья, сосульки. С разбитых карнизов и оконных наличников стучали в землю дружные капли — будто горючими слезами плакали хмурые трущобы…
Весна. Какой она будет и что принесёт непокорённым людям Белоруссии? Фашисты в городе пока чувствуют себя как дома. Вон идут по улице двое, вдребезги пьяные, горланят песню, будто на именинах были. Хорошая добыча! В карманах у них наверняка есть увольнительные, образцы подписей которых так нужны партизанам… Но из-за угла вышли трое с автоматами. «Патруль!» — насторожился Жан, и по телу его пробежали мурашки. Свернуть в сторону? Правда, бояться нечего, документы у Кабушкина были в порядке, а всё-таки… Внешность его тоже не вызывала сомнений — был он одет как заправский парикмахер — демисезонное пальто, чёрная шляпа, в руке маленькая сумочка о пульверизатором и дорогими духами.
Нет, его не остановили. А за пьяными охотиться не было времени. Его занимал грузовик. Надо спешить к старушке, там видно будет…
Из явочной квартиры Жан вышел сгорбленным крестьянином. Его не узнать: залатанный ватник, такие же замусоленные брюки, старые солдатские сапоги, на спине мешок, а в мешке соль и завёрнутое в тряпку мыло. Будто выменял добро это у городских жителей на сало и теперь вот возвращается в родное село. Такому человеку положено креститься перед божьим храмом и не грех опрокинуть чарку водки у богомольной старухи перед выходом из города.
Надо купить у бабки самогон, пройти на контрольный пункт и ждать грузовик. Во время проверки часовыми пропуска предложить выпить шофёру, чтобы тот согласился взять попутчиков до Хатыни. По дороге же прикончить фашистов и завернуть на ближайшую базу партизан. Таков был его план.
Как было условлено, встретились они с другом у самой церкви. Креститься им на эту рухлядь не пришлось: неожиданно из-за поворота выехал грузовик.
— Эх, чёрт! Не успели! — выругался Жан.
Грузовик остановился у пристройки, где когда-то раньше трапезничали братья-монахи.
— Может, попытать счастья — спросить разрешения на поездку с господами офицерами? — спросил Жан Саранина. — Здесь же за столом, за выпивкой.
— Попробуй.
Жан зашагал к пристройке — в ресторанчик, похожий на распивочную. Но его не только сидеть за столом, даже за порог не пустили.
— Вшивый сабака! — поднялся пьяный немец. — Век![4]
— Прогнали.
Нечего было и думать о поездке на грузовике. Жан подошёл к Саранину.
— Касатики, пожертвуйте на храм божий, — послышался жалобный голос. — Утварь с самой Казани привезла.
Жан оглянулся. Опираясь на палку, к ним подошла старушка лет шестидесяти с острыми, как у ястреба, глазами, в очках.
— А если надо горло промочить, найду вам покрепче, только не скупитесь.
«Глафира Аполлоновна! — чуть не вскрикнул Кабушкин. — Так вот почему сундук с золотом, что стоял у Пелагеи Андреевны, оказался тогда пустым, — молнией мелькнула мысль. — Сплавили кресты и чаши. Сплавили… Теперь на храм собирает…» Жан достал из нагрудного кармана две немецких марки и, сторонясь, протянул их старухе.
Глафира Аполлоновна, быстро хапнув деньги, вытащила из-под фартука поллитровку.
— Пейте, голубчики, на здоровье.
— Пошли, Христофор, тут господа, — сказал Жан своему спутнику.
Они зашагали по шоссе к шлагбауму, где находился контрольный пункт.
— Успеем ли? — шепнул Саранин.
— Должны успеть, — ответил Кабушкин.
День клонился к вечеру. Навстречу дул резкий ветер. Это на руку. Будет предлог отогреваться около будки, прислонившись к стенке, и ждать машину. А раздумья о Глафире не покидали. Хитрая тётка. Фанатичка… Какой была раньше, такой осталась и теперь…
Молча дошли до контрольного пункта. Здесь навстречу им вышли двое с автоматами. Третий остался в будке.
— Многовато… — подумал Жан.
Стали проверять у них документы. Худощавый немец и краснорожий полицай присматривались к запоздавшим путникам.
— Куда вас на ночь глядя черти гонят? — спросил краснорожий.
Немец тоже поворчал.
— Должен сейчас подъехать грузовик, господа, — сказал Жан. — Мы договорились — подвезут нас… Ветер-то какой злючий. Продувает насквозь… Может, чарка у вас найдётся? — Кабушкин вытащил из кармана поллитровку. — Первач, с перцем. Не успели в городе. Погреться бы на дорогу…
Полицай, облизывая губы, глянул на часового.
— Шнапс?.. Гут, гут![5] — сказал тот, кивая на будку — Битте.[6]
Глаза Жана и его спутника встретились…
Внутри будки глухо прозвучали три выстрела. Когда же подъехал грузовик с медикаментами, проверять документы вышли двое переодетых. Жан, покосившись на пьяного шофёра, взял его пропуск. Тем временем Саранин с автоматом залез в кузов.
В левой руке Жана пропуск, правая держит в кармане пистолет. Как только что-то крякнуло в кузове,
