внушительной. «Мельчает служба окружного прокурора, мельчает», — думал про себя Алексей, слушая речь обвинителя, — «Пора уже Сакса из следственной части переводить на работу в суде. На фоне такого блеяния Дыновского он покажется сущим Цицероном». Впрочем, возможно, в Алексее Ивановиче говорила застарелая обида: ведь когда — то он сам работал на прокурорском поприще, которое оставил не по собственной воле.
Далее последовали защитительные речи адвокатов. Собственно, главной из них по смысловой нагрузке следовало признать речь Карабчевского, поскольку ему приходилось категорически отвергать инкриминируемые его подзащитному обвинения (прочие адвокаты спокойно признавали мелкие вИны своих подзащитных и указывали на многочисленные смягчающие обстоятельства). Карабчевский жёстко, непримиримо раскритиковал работу обвинения с самого начала следствия. Он вспомнил даже утерю волос убийцы, справедливо указав на то, что если бы волосы были сохранены, то и самого дела не было бы; поскольку Миронович сед, а Семёнова — черноволоса, понять кому принадлежали волосы, зажатые рукой погибшей девочки, труда не составило бы. Адвокат много внимания уделил экспертизе Сорокина, указав на её очевидные противоречия протоколу аутопсии. Не забыл Карабчевский упомянуть и о примечательной просьбе прокуратуры, адресованной врачам — патологам, изменить формулировку заключения. Одним словом, раздал всем сестрам по серьгам. Речь была сильной, насыщенной фактическими материалами и при этом жестко — эмоциональной; это, пожалуй, была лучшая адвокатская речь в суде, слышанная Шумиловым. По тому как тихо, опустив глаза, сидели журналисты, Шумилов догадался, что завтра же большие фрагменты речи Карабчевского он увидит в печати. По большому счёту она того стоила.
После напутственной речи председателя судейской коллегии, обращённой к присяжным заседателям, были оглашены вопросы, поставленные на их решение. Таковых в общей сложности было 19. Первый из них касался виновности И. И. Мироновича в убийстве С. Беккер; второй — виновности Семёновой в сокрытии этого преступления; ответ на третий вопрос надлежало дать в случае, если на второй присяжные давали отрицательный ответ и касался он виновности Семёновой в ложном сознании и сокрытии личности подлинного виновного в убийстве Беккер; четвертый вопрос касался признания умопомрачения Семеновой; пятый — виновности Безака в сокрытии убийства С. Беккер. Остальные 14 вопросов затрагивали различные мелкие эпизоды совместной преступной деятельности Безака и Семеновой и к делу Мироновича непосредственного отношения не имели.
У Алексея Ивановича к концу слушаний сложилось какое — то странное двойственное восприятие всего услышанного и увиденного. С одной стороны как юрист и непосредственный участник этого скандального дела он видел все прорехи обвинения, замечал противоречия в высказываниях выступавших. Но, пытаясь взглянуть на доводы противоборствующих сторон непредвзятыми глазами присяжных — т. е. людей, по сути своей далекими от судебной казуистики, — не мог не признать, что доводы и обвинения и защиты в равной мере выглядят убедительными. И всё — таки он надеялся, что во всём этом хитросплетении взаимоисключающих вариантов, свидетельств и доказательств присяжные сумеют разобраться и принять единственно правильное решение.
Присяжные совещались довольно долго — более 6 часов. Публика, получившая право свободного перемещения, циркулировала по залу заседаний, выходила в коридор, возвращалась обратно. Знакомые сбивались в кучки, обменивались мнениями, пытаясь угадать каков же окажется вердикт присяжных, кое — где даже с азартом заключались пари на исход процесса. Шумилов успел сходить пообедать, поговорил с Карабчевским, другими адвокатами, к нему один за другим подошли несколько знакомых, с которыми он обсудил впечатление от суда. Мнения о предполагаемом исходе у всех были разными; Шумилов убедился в том, что люди находятся под гипнозом несимпатичной личности Мироновича.
Только к концу последнего вечернего дня заседания 4 декабря присяжные пришли к общему мнению. Их вердикт разочаровал многих: Миронович признавался виновным в убийстве Сарры Беккер; по постановлению суда он получил семь лет каторжных работ. Семенова была оправдана на основании признания её невменяемости в момент совершения преступных деяний. Безак был признан виновным и приговорен к ссылке в Сибирь.
По залу пронёсся вздох облегчения: люди устали ждать и рвались домой. Миронович побледнел и сразу как — то ссутулился, обмяк. Было видно, что он всё — таки надеялся на оправдательный приговор и очень болезненно воспринял случившееся. Семёнова победно заулыбалась и протянула руки к своему адвокату. У Безака ходили желваки на скулах, он был мрачен.
Алексей Иванович видел, как Карабчевский что — то живо обсуждает со своим напарником, Леонтьевым. После закрытия заседания и вывода конвойными осуждённых Шумилов направился к нему.
— У меня нет слов, это чертовщина какая — то, — обратился к нему Карабчевсикй, — Три психиатра признают Семёнову вменяемой, а присяжные освобождают её от наказания! Какими словами прикажете это комментировать? Всё было сказано предельно ясно об экспертизе Сорокина; что он тут устроил? цирк — шапито? Тоже мне Гамлет с черепом Йорика!
— Николай Платонович, успокойтесь! — подал голос обвинитель, складывавший за соседним столом бумаги в портфель, — Пусть Вас греет мысль, что правосудие торжествует…
— Это Вы торжествуете, господин Дыновский, а правосудие плачет! — огрызнулся Карабчевский, — То, что Вы устроили здесь я называю худшим вариантом правосудия. Лишнее подтверждение тому, что не приходится рассчитывать на объективность в отношении подсудимых, когда в одном процессе слушаются взаимоисключающие обвинения сразу нескольких фигурантов. Тактика размежевания защит не оправдывает себя. Вы, господа обвинители, свалили всё в кучу; Вы переложили свою работу на других адвокатов; Марголин был куда лучшим обвинителем Мироновича, чем Вы, господин Дыновский. От Ваших неумных действий страдают не только конкретные люди, несправедливо осуждаемые, но и сам институт суда присяжных.
— Суд высказался вполне определённо насчёт виновности каждого, — парировал обвинитель; Дыновский явно не хотел допустить, чтобы последнее слово в полемике осталось за присяжным поверенным; в конце — концов, рядом стояли два его помощника и он «держал марку» перед ними.
— Я понимаю Вас, ведь каким бы ни был приговор, Вы всё равно получили бы признанного убийцу. Ваша задача на процессе сводилась к тому, чтобы навесить всех дохлых кошек на один забор. Что Вы и сделали: и любовниц Мироновича вытащили, и про взятки в полиции вспомнили, и про брошюру о Мироновиче… Вот только факт убийства не доказали. Вообще ничего не доказали… А убийца сидел рядом и нагло улыбался Вам в лицо, когда одураченные Вами присяжные признали его невменяемым. Только знаете, что я Вам скажу, господин Дыновский?
— М — да, и что же?
— Я не позволяю вешать всех дохлых кошек на один забор. Это мой принцип. Каждый обвиняемый должен отвечать только за содеянное. Слышите — «только за содеянное», а не за то, что он «вообще» нехороший человек. Вот так… А Миронович Сарру Беккер не убивал. Мы добьемся кассирования приговора, обещаю, приглашаю Вас на повторное слушания дела.
Шумилов подал руку Карабчевскому:
— Спасибо, Николай Платонович, я ждал от Вас этих слов.
Эпилог
Минул почти год. Все это время Иван Иванович Миронович провел в тюремной камере. Действительно, едва закончился процесс, Миронович заявил в Правительствующий Сенат кассационную жалобу. Сенат передал дело на новое рассмотрение, причём разделил обвиняемых на первом процессе; теперь Миронович должен был предстать перед судом в одиночестве. Новое рассмотрение дела по обвинению его в убийстве Сарры Беккер было назначено на сентябрь 1885 года.
В первый месяц после того памятного, первого суда в прессе было высказано очень много нареканий в адрес как защиты, так и обвинения. Обвинению ставилось в вину то, что оно утеряло важные улики, не отыскало орудие преступления, не проследило должным образом судьбу пропавших с места преступления вещей, выставила эксперта, вышедшего за рамки своей компетенции и такта. Защита критиковалась за то,
