дворницкую. Вариант возможных действий Шумилова был совсем невелик: он мог наврать дворнику либо аккуратно, либо в наглую и, зная по опыту, что безудержная ложь всегда вызывает к себе больше доверия, решил врать дворнику напропалую.
Энергично отбросив в сторону обитую клеёнкой дверь в дворницкую, Шумилов предстал на пороге с самой самодовольной улыбкой, на какую только был способен, и с интонацией жизнерадостного деревенского придурка гаркнул:
— Здорово, братец, здорово! Узнаёшь, небось, меня?
— Ась? — хмурый дворник в залатанном кожаном фартуке аж подпрыгнул на колченогом табурете и неожиданно икнул. По специфическому сивушному запаху Шумилов сразу понял, что давеча в дворницкой имело место обильное возлияние, возможно даже мытьё полов водкой.
— Туртухтаров я! Алексей Иваныч! — провозгласил Шумилов; он не сомневался, что никогда в своей жизни, ни под какой присягой дворник не сумеет повторить такую тарабарскую фамилию. — Любишь читать 'Всемирный следопыт'? Я там публикуюсь под псевдонимом 'Трезубцев'.
Дворник на всякий случай встал по стойке 'смирно'.
— Степан Куделин, села Мартышкино Калужской губернии, тридцати трёх лет, — отчеканил он.
Дворник стоял перед грубым дощатым столом, на котором был разложен плотницкий инструмент. Видимо, перед появлением Шумилова он занимался починкой видавшего виды венского стула с гнутыми ножками и спинкой. Не иначе как с помойки притащил.
— Вижу, стульчик починяешь, — Шумилов по-хозяйски смерил шагами дворницкую. — Рукоделием, стало быть, занимаешься. Хорошо, что не рукоблудием.
— Ась? — Куделин явно не успевал за полётом мысли незваного гостя. Он неулыбчиво таращился на Шумилова и явно опасался франтоватого журналиста.
— Ты, что ли, Степан, будешь дворником этого дома?
— Так точно-с… — выжидательно глядя на вошедшего, пробасил тот и, подумав, присовокупил на всякий случай. — …ваше благородие.
— Пишу я про тебя большую книгу… — начал было Шумилов, но Степан Куделин его испуганно перебил:
— За что, ваше благородие?
— Да ты не бойся, Степан, я ж хорошую книгу напишу, — заверил Шумилов. — С картинками. Художник тебя нарисует, с метлой и в переднике. Хочешь портрет свой в книге увидеть?
— Помилуй Бог, — взмолился дворник. — Ничего такого я не сделал! Не надо меня в книгу! Я могу ещё мусор возить…
Шумилов был готов предложить дворнику денег, но в этот момент почувствовал, что сможет вполне обойтись без лишнего расточительства.
— Ты же, Степан, теперь человек известный! К тебе полиция ходит, ты важные сведения ей сообщаешь!
— Ваську-Оборочника без меня поймали, я ничего про него не знал. И то, что он табурет кинет в голову господину квартальному, я того ведать никак не мог, — быстро забормотал дворник. — Ходил мимо меня по двору, ну, дак, как же ему запретить ходить? Все ходят!
Шумилов ничего не понял в бормотании Куделина, однако, вида не подал, а похлопав того по плечу, сказал:
— Ладно-ладно, Степан, ты не волнуйся, тебя ведь никто ни в чём не винит. Ты давай-ка спокойно всё расскажи, а я подумаю, как получше о тебе написать!
За четверть часа обстоятельных расспросов Шумилов восстановил всю картину событий, связанных с недавним появлением здесь сыскных агентов. Дворник даже рассказал ему о поспешном отъезде сожительницы Дмитрия Мелешевича сразу после разговора с полицейскими. Без сомнений, полицейские получили полные сведения о личности Дмитрия Мелешевича и тот факт, что сын погибшей женщины остался на свободе, и квартира его так и не была подвергнута обыску, указывал на наличие у него убедительного с точки зрения полиции alibi. Во всяком случае, Аркадий Штромм показался следователю более предпочтительной мишенью, нежели Дмитрий Мелешевич. Это соображение, однако, не отменяло необходимости проверки alibi последнего.
Шумилов решил не спешить обращаться с расспросами к слуге Мелешевича. Подобное общение, вполне очевидное с точки зрения любого полицейского, он решил оставить на крайний случай. Вместо этого, осмотрев двор из окошка дворницкой, Шумилов попросил Степана Куделина показать, куда выходят окна квартиры Дмитрия Мелешевича.
Определившись с расположением окон, Алексей Иванович попросил дворника рассказать о тех людях, что живут в комнатах второго и третьего этажей на противоположной стороне двора. Теоретически, жители противолежащих квартир могли хорошо видеть происходящее в комнатах Мелешевича, расположенных ниже, в бельэтаже. Степан Куделин объяснил, что квартиру в третьем этаже занимала многодетная семья почтового чиновника, а вот на втором проживал отставной артиллерийский майор, лишившийся ноги в ходе Балканской войны. Майор очень заинтересовал Шумилова, этот человек, почти не покидавший, по словам дворника, своё жилище, мог, наверное, многое порассказать о своём соседе напротив.
Вручив дворнику пятьдесят копеек в знак благодарности за обстоятельный рассказ, Алексей Иванович направился в квартиру отставного майора. На звонок в дверь долго никто не открывал, Шумилов хотел уже уходить, как наконец, дверь приоткрылась на ширину ладони и из темноты прихожей донёсся приглушённый раздражённый голос:
— Чего угодно?
— Я желал бы побеседовать с проживающим в этой квартире господином майором в отставке Ганюком Виктором Григорьевичем, — официальным тоном ответил Шумилов.
— А вы кто?
— Я юрист. Собираю материал для книги, над которой сейчас работаю. Мы могли бы поговорить не на лестнице?
— Вы хотите обо мне написать? — в голосе послышалась заинтересованность. Впрочем, это Шумилову могло только показаться.
— Сие будет зависеть от вашего желания. А также от того, что вы мне расскажете.
Дверь на секунду прикрылась — человек в прихожей снимал цепочку — а затем широко распахнулась.
— Входите!
Обладатель нелюбезного голоса оказался высоким тучным мужчиной с редкими жидкими нечёсаными волосами, серой кожей лица и безвольно опущенными уголками губ. Облачён он был в длинный грязный байковый халат, из-под полы которого выглядывала одна нога. Мужчина опирался на костыль, во второй руке он сжимал револьвер. С первого взгляда что-то в облике этого человека показалось Шумилову на редкость отталкивающим, но что именно он в ту минуту не смог бы сказать. Вид пистолета, наверное, не понравился.
Мужчина неловко отпрыгнул на шаг, давая Шумилову возможность войти в прихожую, и с повелительной интонацией в голосе произнёс:
— Дверь закройте, крюк набросьте!
Шумилов вставил в массивное металлическое кольцо на двери крюк, укреплённый в стене. С таким подкреплением дверь, наверное, могла бы выдержать удар осадного древнеримского тарана; странный одноногий квартирант, должно быть, в буквальном смысле понимал выражение 'мой дом — моя крепость'.
— Не расслышал вашего имени, — проскрипел всё тот же нелюбезный голос.
— Шумилов Алексей Иванович.
Называться чужими именами в присутствии майора не следовало: каким бы странным этот человек не казался, он в отличие от дворника получил полноценное образование и имел кое-какой жизненный опыт. Одно только именование себя непринадлежащими именами и званиями в Российской Империи уже образовывало состав уголовного преступления, так что не стоило в обществе грамотного человека без крайней нужды творить легенды.
— Имеется визитка? — продолжал выспрашивать отставной майор.
