— Скажите, Аркадий Венедиктович, а вы со слов товарища прокурора, проводившего допрос, уяснили, что именно пропало из квартиры Мелешевич? Что полиция искала у вас?
Штромм вздохнул:
— Я вообще мало что понял в их действиях. Вы же сами понимаете, их задача сводилась к тому, чтобы максимально сбить меня с толку. Я лишь понял, что они искали какие-то ценные бумаги. У меня дома хранятся некоторые облигации; они их, разумеется, нашли. Но сия находка не устроила ни полицию, ни прокурорских работников. Они явно искали что-то другое, но что именно, я не знаю.
— По закону перед началом обыска товарищ прокурора должен предложить владельцу помещения, если таковой присутствует, добровольно выдать те предметы, которые рассматриваются следствием в качестве улик и обнаружение каковых является задачей обыска. Что-то такое было сделано? — спросил Шумилов.
— Я ведь говорил уже, что не присутствовал при начале обыска. Он был начат в моё отсутствие.
— Это было сделано специально, господин Штромм, не сомневайтесь. Тем более, что вы не являетесь владельцем помещения, владельцем является госпожа Самохина. И я вас спрашиваю о том, обращался ли к ней товарищ прокурора с предложением выдать то-то и то-то. Если да, то, что именно?
— Теперь я вас понял, — Штромм на секунду задумался. — Да, она сказала, что ей предложили предъявить все ценные бумаги, имеющиеся у неё, а также странную статуэтку из чёрного камня, с головой гиппопотама, лапами льва и хвостом крокодила.
— Что, простите?! — изумился Шумилов. — Хвостом крокодила?
— Да, по-моему, она так и сказала. Или хвостом льва и лапами крокодила? Нет, наверное, всё же хвостом крокодила… Она сама очень удивилась… Но ничего такого у неё никогда не было, и нет. У меня, разумеется, тоже. Извините, я не знаю, о чём идёт речь.
— Ладно, оставим статуэтку. И что же сделала госпожа Самохина в ответ на предложение товарища прокурора?
— Она показала казначейские облигации, которые хранила в своей квартире в качестве личных сбережений. Товарищ прокурора сверился со своим списком и сказал, что она может их убрать обратно. То есть эти облигации не представили интереса для следствия. Кроме того, полицейские очень дотошно расспрашивали госпожу Самохину на предмет того, не просил ли я её что-то сохранить, что-то куда-то спрятать или кому-то передать. С разных сторон они подходили к этой теме. Да только я никогда с такими просьбами к ней не обращался. Она так полиции и ответила.
— Что ж, это радует. А скажите, пожалуйста, господин Штромм, как вообще госпожа Барклай стала вашим клиентом? Не пришла же она к вам на биржу, в самом деле, и не брякнула с порога, давайте, дескать, поработаем вместе.
— Конечно, нет. Нас познакомил общий знакомый, полковник Главного штаба в отставке Волков Сергей Викентьевич. Кстати, это тоже мой клиент, весьма активный, кстати. Он объяснил госпоже Барклай основные принципы биржевой торговли, так что к моменту нашей встречи она уже достаточно полно представляла себе порядок взаимодействия между клиентом и его брокером.
— Не подскажете, где бы я мог отыскать Волкова, если бы захотел с ним поговорить?
— Запишите адрес, — Штромм подождал, пока Шумилов запишет, а потом добавил. — Но он имеет обыкновение обедать в 'Белой цапле' на Петроградке, в самом начале Большого проспекта, так что в четыре пополудни он всегда там. Я с ним там бывал несколько раз и именно в это время.
— Что ж, благодарю за исчерпывающий ответ.
— Могу я вас спросить? — полюбопытствовал Штромм.
— Да, конечно.
— Не кажется ли вам, что я попал в подстроенную ловушку, другими словами, сделался жертвой полицейской провокации?
— Нет, не кажется. Я знаю, что у нашей прогрессивной молодёжи тезис о 'полицейских провокациях' с некоторых пор сделался весьма популярен. Всяк дурак склонен собственную глупость объяснять именно 'полицейской провокацией', а не глупостью. Между тем, имея представление о методах полицейской работы, могу вам с полной ответственностью заявить, что полицейская провокация устраивается таким образом, чтобы действия лица, избранного в жертвы, образовали состав преступления, чтобы были оставлены необходимые улики и обнаружены необходимые свидетели преступных действий. Либо действий, выдаваемых за преступные. Во всяком случае, будь против вас действительно устроена провокация, вы бы сейчас не оставались на свободе, можете мне поверить.
— Гм, будем считать это утешением.
— Это на самом деле хорошо, — Шумилов поднялся, давая понять, что заканчивает беседу. — Вообще-то, Аркадий Венедиктович, всё складывается совсем неплохо. Не отчаивайтесь!
— Да вы, верно, шутите?
— Отчего же? Я серьёзен как никогда. Если бы полиция нашла хоть малейшую зацепку, уверяю вас, эту ночь вы бы провели в тюрьме на Шпалерной. Однако, вы на свободе, и в меня это вселяет немалый оптимизм. Напоследок несколько советов: во-первых, предупредите госпожу Самохину, чтобы она в случае вашего внезапного ареста немедленно оповестила об этом свою подругу госпожу Раухвельд. Как вы понимаете, я тут же обо всём узнаю. Во-вторых: в случае ареста заявляйте, что желаете видеть своего адвоката Карабчевского Николая Платоновича.
— Но Карабчевский не мой адвокат, — заметил Штромм.
— Считайте, что уже ваш. Я завтра же повидаюсь с ним и введу в курс дела. И наконец, в-третьих: на допросах постарайтесь не хитрить. Как показывает житейский опыт, самая большая хитрость состоит как раз в том, чтобы всегда быть бесхитростным.
Разумеется, Алексей Иванович Шумилов не сказал, да и не мог сказать Аркадию Венедиктовичу Штромму всего того, что знал на тот момент о двойном убийстве в квартире Барклай. Он отдавал себе отчёт в том, что в своих действиях ему придётся опираться на некие исходные постулаты, которые следовало признавать в качестве непреложных истин, хотя таковыми они могли вовсе и не быть.
Так, например, Шумилов должен был верить в невиновность Аркадия Штромма. По крайней мере, до тех пор, пока не сумеет доказать обратное. Однако, только очень наивный человек мог признать его невиновность абсолютной истиной. А Шумилов не был наивным. Алексей Иванович должен был верить в полную искренность своего клиента, хотя сие тоже было весьма неочевидно. Он должен был верить в готовность Карабчевского оказать необходимую поддержку, более того, Шумилов даже пообещал такую поддержку Штромму, но сие было неосмотрительно и даже самонадеянно. Присяжный поверенный Карабчевский был очень загружен работой и вопрос о его возможном привлечении к делу в качестве защитника Штромма ещё только предстояло решить. Но главная сложность заключалась даже не в этом: Шумилов не знал всей суммы доводов, заставивших следствие увидеть в Штромме подозреваемого. Может быть, Аркадий Венедиктович что-то неправильно понял в действиях полиции? может быть, он что-то упустил? В конце концов, может быть, ему просто-напросто не всё сказали, до поры сбивая с толку?
Очень неприятный осадок в душе Шумилова оставила история с оценкой имения, которую он произвёл для Дмитрия Мелешевича. То обстоятельство, что сын погибшей выдал имение матери за собственное, рождало весьма обоснованные подозрения о существовании неприязненных отношений между матерью и сыном. Что служило тому причиной, Шумилов мог только догадываться. Однако из своего опыта он прекрасно знал, что неприязненные отношения родственников толкают их на преступления друг против друга куда чаще, нежели это принято думать. Значительное число самых тяжких преступлений против личности имеют под собой самые что ни на есть банальные бытовые мотивы.
Раздумывая над тем, с чего бы приступить к делу, Шумилов решил, что начинать надо именно с Дмитрия Мелешевича. Всё-таки они были знакомы, и поведение последнего представлялось весьма подозрительным. Следовало понять, сняты ли подозрения в его адрес, или на сей счёт окончательного решения следствием ещё не принято.
Поэтому, посетив утром следующего дня контору Карабчевского и заручившись поддержкой последнего на случай ареста Аркадия Штромма, Алексей Иванович ещё до полудня успел отыскать дом Данилова на 3-й линиии Васильевского острова. Покрутившись немного вокруг особнячка, примыкавшего одним крылом к веренице соседних домов, понаблюдав без особого толка за окнами бельэтажа, где, по всем расчетам должна была находиться квартира Мелешевича, Алексей Иванович решительно направился в
