И я отдам тебе последний свой целковый…
— Где это поют? — спросил Шумилов.
— Где-где… — Раухвельд оглянулся по сторонам в поисках источника звука. — Кажется в доме Горчиных, в бельэтаже. А что вы хотите?
— Вот что, — решил Алексей Иванович, — держите-ка мой пистолет, давайте сюда крышку тубуса. Пойдёмте-ка, заглянем в гости.
— Зачем?
— Вы знаете романс, который поёт эта женщина?
— Первый раз слышу.
— И я тоже. А я, вообще-то, знаю толк в романсах.
Несколько минут ушло на то, чтобы достучаться в дверь запертого на ночь парадного подъезда и добиться того, чтобы дворник их впустил. В конце концов, дворник, узнав, что перед ним сын Марты Иоганновны Раухвельд, хорошо известной во всём районе, впустил мужчин. Более того, он дал необходимую справку, рассказав, что в интересующей Шумилова квартире проживает семья действительного статского советника Радаева, служащего по Министерству государственных имуществ и занимающего там большой пост. Дети чиновника весьма музыкальны и часто устраивают фортепианные вечера с пением романсов.
Шумилов с Раухвельдом поднялись к двери квартиры действительного статского советника, позвонили. Дворник стоял за спиной, очевидно, желая продемонстрировать хозяевам квартиры рвение и бдительность на служебном посту. Дожидаясь пока дверь отворится, Шумилов неожиданно почувствовал прилив боли в ушибленном плече; место удара молотком горело огнём, в кость точно вбивали гвоздь. Вообще-то, больно ему было и до этого, но видимо, остроту восприятия до поры снижала угроза физической расправы; сейчас же боль властно потребовала своё. Пытаясь взять себя в руки, Шумилов втянул носом воздух, но это почему-то получилось похоже на всхлип.
Раухвельд, услышав странный звук, встревоженно обернулся:
— С вами всё в порядке, Алексей Иванович?
Шумилов испугался показаться малодушным и этот испуг неожиданно придал ему сил:
— Лучше не бывает…
Воистину, на людях и смерть красна!
Дверь распахнулась. На пороге предстала молодая горничная в накрахмаленном переднике и платье в старорусском стиле, весьма популярном во времена Александра Третьего. Шумилов попросил её пригласить кого-либо из 'молодых господ', через полминуты в прихожую выскочил молодой человек лет двадцати в бархатных чёрных штанах, белой шёлковой рубахе и с чёрным бантом на плече. Выглядел он весьма импозантно и походил то ли на скульптора, то ли на художника. Увидев незнакомых людей, он озадаченно остановился:
— Господа, простите… Чем могу?
Шумилов с важным видом — поскольку понимал, что несёт несусветную околесицу — начал издалека:
— Просим простить за невольное вторжение, но обстоятельства, надеюсь, извинят нас. Позвольте представить вам Александра Раухвельда и представиться самому: Алексей Шумилов. В некотором смысле мы с Александром являемся вашими соседями, проживаем в соседнем доме, вот буквально через двор…
— Мы работаем в Дирекции Императорских театров, — вдруг брякнул Александр Раухвельд.
Зачем он это сказал, Шумилов не понял. Обстановка вовсе не требовала вранья, тем более такого грубого и легко проверяемого. Алексей Иванович, однако, тут же подстроился к сказанному, и продолжил:
— Александр действительно работает в Дирекции и является большим любителем и знатоком музыки… Не побоюсь высказаться в восторженной степени: он был восхищён услышанным романсом. Тем самым, что вы исполняли только что.
Шумилов не успел закончить фразу. Молодой человек вдруг оборотился назад и крикнул вглубь коридора:
— Машу-у-ута, покажись-ка, у тебя нашлись поклонники!
Затем он повернулся к визитёрам и пояснил:
— Маша моя сестра, это она пела романс. У нас, знаете ли, маленький музыкальный вечер: клубника, шампанское, гитара, зажжённый камин… Прошу вас, будьте нашими гостями. Кстати, позвольте представиться: Антон Радаев. Я полагаю, обойдёмся без отчеств. Пожалуйста, разоблачайтесь и проходите.
В прихожей появилась совсем юная девушка, возможно, лет шестнадцати, вряд ли старше.
— Здравствуйте! — лучезарно улыбаясь поприветствовала она незнакомцев.
И тут Александр Раухвельд выронил револьвер. Он держал руки в карманах пиджака, придерживая через подкладку пистолет Шумилова. Понятно для чего он это делал: так револьвер меньше пачкал ружейным маслом подкладку. Положить пистолет в карман, значило безнадёжно испортить дорогую вещь. При появлении девушки пистолет с грохотом упал на паркетный пол. Антон Радаев, его сестра Маша, дворник, сам Александр Раухвельд изумлённо и тупо воззрились на здоровую железку, вывалившуюся из- под пиджака последнего. Лишь Шумилов, как ни в чём не бывало, пояснил:
— Это, знаете ли, мой пистолет. Я дал его подержать Александру. Я колю револьвером орехи. Честное слово, лучше просто не придумать. Вы не будете возражать, если мы оставим его в тумбочке? Полагаю, он не пропадёт отсюда?
Шумилов кивнул в сторону тумбочки, стоявшей подле вешалки.
— Да, конечно, — озадаченно согласился Антон Радаев. — Оставьте в тумбочке… У нас вещи никогда не пропадают.
— А можно ли оставить второй пистолет? — спросил Александр Раухвельд, явно обрадованный возможностью избавиться от тяготившего его груза. — Пусть тоже полежит в тумбочке.
— Что ж, положите и его, — согласился Антон Радаев. Он выглядел явно озадаченным всем происходившим. В самом деле, двое мужчин с пистолетами, явившиеся неизвестно откуда, производили несколько странное впечатление. Они не то чтобы были очень страшными, но всё же весьма необычными.
Однако Шумилов не давал хозяевам собраться с мыслями и жизнерадостно бубнил:
— Вы знаете, нас поразил тот романс, что только что исполнила Мария. Вы могли бы сказать нам, как он называется и кто его автор?
— Этот романс сочинил я, — просто ответил Антон. — Называется он 'Прощание с изгоем'.
Вслед за хозяевами Шумилов и Раухвельд прошли в большую богато обставленную гостиную. Там находились ещё две молодых пары — две девушки и юноши. В канделябре горели четыре свечи, шторы на окнах были задёрнуты, а в камине потрескивали дрова — в общем, в комнате царила атмосфера в высшей степени интимная. Отблески огня отражались в позолоте богатой лепнины, в рамах портретов, развешанных по стенам, в большом зеркале, установленном в простенке между окнами.
После краткой церемонии представления гостей Антон поднёс обоим шампанское в хрустальных фужерах.
— Предлагаю выпить за знакомство, — сказал он.
— Очень приятно иметь таких музыкальных соседей, — подыграл ему Шумилов. — А как давно был сочинён романс, привлёкший наше внимание?
Антон обменялся взглядами с сестрой, наморщил лоб, припоминая.
— Да уж года с два тому назад… — не очень твёрдо ответил он, — Машута, не напомнишь?
— По-моему, это был январь восемьдесят шестого. На дне рождения у Шестопалова мы пари заключили, что сочиним романс за четверть часа. Получилось удачно, хотя можно было бы и получше.
— Да, в самом деле, — улыбнулся Антон Радаев, — 'Прощание с изгоем' родился в результате спора. Музыку сочинила Маша, слова же — я. Вот такой у нас творческий тандем.
— Гм… Чрезвычайно интересно, — Шумилов почувствовал, что подходит к какому-то важному открытия, только пока не понимал к какому именно. — А вот посмотрите-ка на мою находку…
Он принёс из прихожей тубус, брошенный нападавшим, и подал его Антону:
