— Теперь поняла, про какого вы Волкова.
Перемена в выражении её лица и голосе была слишком заметна, чтобы не придавать этому значения. Поэтому Шумилов прямо спросил:
— Вы что же, не верите, будто Сергей Викентьевич хорошо о вас отзывался?
— Почему же, верю. Да только вряд ли я подойду вашей домовладелице, — уныло пробормотала Евдокия.
— Почему вы заранее так говорите?
— Так ведь никто не захочет взять повара без рекомендаций, — не то спросила, не то предположила Евдокия. — А у меня нет рекомендательного письма.
Шумилов тут чуть не крякнул. Это действительно была новость. Стало быть, госпожа Барклай оставила свою лучшую кухарку без рекомендаций… Что же такое могло произойти, чтобы отличную повариху уволили без рекомендаций? Другими словами, без надежды найти хорошее место? Это ж как надо обидеть работодателя! Шумилов почувствовал: горячо. Он сам ещё не понимал, что именно надеется выудить из этой истории, но ни на секунду не сомневался в том, что затронутую тему следует развить.
— Странно как-то, неужели госпожа Барклай не снабдила вас рекомендательным письмом? — вопрос был риторическим, но его непременно следовало задать.
— Не снабдила, значит.
— Но может быть, попросить её… — Шумилов умышленно ввернул эту фразу, чтобы проверить, знает ли Трембачова о гибели Барклай.
— Извините, господин Шумилов, я вижу, вы человек хороший и мне стараетесь помочь, да только ничего из этого не выйдет. Поэтому не обессудьте, не смогу я быть поваром у вашей домохозяйки.
— Но позвольте, нельзя же просто взять и отклонить такое серьёзное и выгодное предложение. Неужели полоскать чужие штрипки в Мойке — это более достойный труд? Объясните мне, почему Александра Васильевна не дала вам рекомендации? Я уверен, мы сумеем обойти все препоны.
— Не знаю, что и сказать. Обратитесь-ка с этим лучше к самой Александре Васильевне.
Шумилов понял, что Трембачова ничего не знает об убийстве.
— Я удивляюсь вам, Евдокия. У меня такое выгодное предложение, а вы даже толком не хотите со мною объясниться. Что вам мешает? Что у вас вышло с госпожой Барклай?
Глаза Трембачовой бессмысленно блуждали, ни на чём особенно не задерживаясь. Было видно, что в мыслях она далеко и всякий интерес к разговору у неё пропал. Шумилов не мог понять, почему это произошло, но он был уверен, что случилось это после того, как речь зашла о рекомендации Барклай. Трембачова знала, что такое рекомендательное никогда не получит, а потому весь разговор представлялся ей лишённым практического смысла.
— Извините, господин Шумилов, я пойду. Не обессудьте, я не та кухарка, что вам нужна, — пробормотала Евдокия. — У меня работа стоит, так что простите…
Сказать, что Шумилов был озадачен этим разговором, значило ничего не сказать. Общение с Евдокией Трембачовой оставило раздражающее душу ощущение недоговорённости; Шумилов не сомневался, что история взаимоотношений госпожи Барклай с собственной кухаркой таила в себе какие-то неприятные моменты, причём тайные до такой степени, что о них не знали даже самые близкие убитой люди. Ничего ведь о Трембачёвой не говорил Дмитрий Мелешевич, ни одного плохого слова о ней не сказал и Волков. Значит, ничего о ней не говорила и сама Александра Васильевна. И тем не менее…
И тем не менее это могло ровным счётом ничего не значить. С момента расставания Барклай с кухаркой прошло почти четыре месяца. Трембачова даже не знала об убийстве прежней работадательницы. При упоминании её фамилии никаких отрицательных эмоций не демонстрировала. Ну, уволила её Барклай без рекомендательного письма, может, увидела, что та руки плохо моет, так что ж, теперь из этого можно вывести? Да ровным счётом ничего.
Оставив Конногвардейский переулок, Шумилов направился в Горный институт. Нельзя было позволить себе запутаться в посторонних мелочах: главная интрига его розысков была связана именно с Горным институтом. По крайней мере, так он считал сам.
Швейцару на входе Алексей Иванович степенно объяснил, что совершенно случайно нашёл тубус с дипломной работой выпускника Горного. Внушающий полное доверие облик Шумилова, его манера развёрнуто формулировать и обстоятельно излагать свои мысли, не вызвали ни малейших сомнений или вопросов у швейцара. Тот препроводил Шумилова в ректорат, где Алексей Иванович точно также спокойно и неторопливо рассказал о том, как нашёл тубус с чертежами в трактире на третьей линии Васильевского острова.
— Чертежи я с собою не взял, поскольку между ними были заложены деньги, — пояснил Шумилов проректору-фельцейхмейстеру, — Посему я не желал бы показывать сами чертежи до того момента, как владелец признает тубус. Я всё верну — и притом безо всякого вознаграждения! — но я желал бы быть уверен в том, что тубус, чертежи и деньги попадут именно в руки хозяина…
Проректор кивал и, похоже, не испытывал ни малейших сомнений в искренности Шумилова. Он лишь кратко и робко поинтересовался:
— Вы уверены, что на чертежах не было фамилии студента?
На что Алексей Иванович без малейших колебаний соврал:
— Абсолютно. Чертежи не были закончены. Часть была в карандаше, часть — в туши. Но все без заполненных полей.
Проректор покрутил тубус, если точнее, покатал его по столу, читая надписи, идущие по кругу, затем флегматично пробормотал:
— Сейчас мы что-нибудь придумаем.
В течение следующей четверти часа на тубус посмотрели все преподаватели кафедры начертательной геометрии и одни из них уверенно заявил:
— Это явно вещь, принадлежавшая нашим студентам. «Пулей» называли студента Пуликовского, «Йориком» — Анохина. Сначала у него было прозвище «Череп» ввиду чрезвычайной худобы лица, а потом кто-то придумал использовать в качестве клички имя шекспировского черепа. А «Герасимом» звали Александра Герасименко, он уже закончил институт, кстати, очень талантливый был молодой человек. Все они родом с Урала — из Перми, Екатеринбурга. У них здесь своего рода землячество, держатся вместе.
Шумилов был готов расцеловать преподавателя.
— Последним владельцем тубуса, насколько я могу судить, был студент с кличкой 'Ворон', — заметил Шумилов. — Не помните, кто бы это мог быть?
— Очень даже помню. Уральцы «Вороном» называли Алексея Воронцова, кстати, тоже очень одарённого молодого человека. Хорошо его помню, хотя мой курс он уже закончил. Эпюры Монжа щёлкал как орехи, не поверите. Сечения фигур рисовал сразу в туши, карандашом не пользовался принципиально. Очень развитое пространственное мышление. Большой инженер из него вырастет, вот увидите! — было видно, что преподаватель прекрасно знал человека, о котором говорил.
— А как бы его отыскать? — поинтересовался Шумилов.
— Ну, это вопрос к нашей учебной части, это они ведают размещением иногородних. Могу только сказать, что Алексей Воронцов из очень бедной семьи и на этом основании получал деньги на оплату жилья от Института.
Через пять минут Шумилов в сопровождении проректора прошёл в учебную часть, где один из делопроизводителей грохнул перед ними на стол толстенный 'пофамильный журнал' со списочным составом учащихся и начал листать в поисках фамилии 'Воронцов'.
— Воронихин Пётр… Воронков Борис… — скользил его палец по казавшемуся бесконечным столбцу с фамилиями, — Воронцов Алексей, сын Митрофанов. Зачислен в 1885 году… Предъявлена справка заводоуправления о доходах отца, приходована номером таким-то… так, получал с первого курса квартирные из бюджета Института… так, стипендиат… что тут дальше? номер группы и факультет нужен?
— Давайте и номер группы, и факультет, а заодно и адрес проживания, — попросил Алексей Иванович.
— Ну-с, числится Алексей Воронцов по геологоразведочному факультету в группе пятьдесят один, кстати, у них занятия здесь совсем недалеко, сейчас скажу, в какой именно аудитории… —
