окрестил «Антилопой». Какая военная выгода имелась в виду от спиленной крыши, он так и не понял. Водителем, весьма толковым, был казак. К тому же он хорошо разбирался в саперном деле, особенно в минах и взрывчатке. Грек же, сущий Геракл, мог вытолкнуть «Антилопу» в одиночку из любой ямы. Сила его выручала не раз, а вот знание греческого и грузинского языков осталось невостребованным. В обозримом пространстве не было ни грузин, ни греков. Это давало надежду, что еще не у всех «спилена крыша». А что? Были же там африканцы, пусть и американского происхождения. А Мадьяр-то сам, с его немецко-венгерским произрастанием на советской культурной почве?
Шестьдесят километров пути по карте заняли почти все светлое время суток. Зоран несколько раз останавливал «Антилопу» и подолгу рассматривал в бинокль склоны лесистых холмов на противоположном берегу реки.
Военно-проселочная колея с неизбежными воронками и окопами выматывала душу, но выезжать на шоссе Зоран запретил, будто отрубил. Заканчивался осмотр местности тем, что на карту ложились едва заметные точки и штрихи. Мадьяр не удержался, мельком глянул через плечо офицера, и «кошки заскребли» на душе: они находились на линии наступления босняков, а за рекой простиралась «ничейная» зона. До ближайшего гарнизона сербов оставалось еще километров тридцать. Между тем впереди отчетливо простучала очередь из крупнокалиберного пулемета, а затем пара гранатных разрывов. Казак тут же уверил, что это как минимум «Утес», а грек меланхолично заметил, что для «Антилопы» и обычного пулемета Калашникова хватит. Зоран, однако, не смутился и приказал двигаться именно туда, откуда доносилась стрельба.
У старинного арочного моста сгрудилось полтора десятка легковых машин, между которыми залегли беженцы из соседнего городка с милым названием Завидовичи. Спасаясь от наступающих босняков, они застряли у реки, поскольку с «ничейного» берега решетили из пулеметов всякого, кто пытался ступить на мост. Там уже дымились две легковушки и раненые не пытались отползти назад. Впрочем, пули не миновали и остальную колонну: Мадьяр увидел мальчишку в побуревших бинтах и женщину, залитую кровью.
Несколько беженцев, петляя и сгибаясь, перебежали к кустам, где предусмотрительно остановилась «Антилопа». Наперебой возбужденно объяснили Зорану, откуда стрелял пулемет. Тот спокойно выслушал, внимательно осмотрел в бинокль противоположный берег и, казалось, погрузился в раздумье. Казак, не выдержав паузы среди общего напряжения, предложил ударить изо всех стволов в указанном направлении, а затем идти на прорыв. «Проскочим и задолбим. У них пулемет, у нас два! Все равно ведь нужно на тот берег?» Зоран, однако, и бровью не повел: приказал развернуться и искать другую переправу. Проклятия беженцев, а уж тем более их жесты вслед «Антилопе» перевода не требовали. А невозмутимость Зорана Мадьяра не удивляла. Перед ним был профессионал этой войны, а не киношно-благородный воин.
В Возуче, городке, где остановился Зоран, Мадьяр со товарищи пробыл около месяца. Все это время сербы отбивались с трех сторон на оборонительных рубежах, накапливая силы в тылу, а затем перешли в контрнаступление. Зоран внезапно изменил своим привычкам и приказал двигаться по отбитой территории вслед за передовыми частями. Возможно, это было связано с действиями одного сербского подразделения, чья тактика вызвала у Мадьяра искреннее уважение.
Начинал этот спецназ с разведки боем, причем построенной так умело, что ее трудно было отличить от настоящей атаки. Этот прием позволял им выявить расположение огневых средств противника. Затем в дело вступали минометчики и артиллерия – накрывали огневые точки. Одновременно начиналось общее наступление. Здесь тоже была своя особенность: штурмуя левый фланг противника, всю артиллерийскую мощь переносили на правый. Мадьяра поражала стремительность, с которой они сближались с противником, слаженность действий. И все это на фоне весьма скромной боевой выучки сербских войск!
Особой опасности телохранители Зорана не подвергались. К тому же некий высокопоставленный чин из Югославской Народной армии отечески посоветовал беречь Мадьяра, и вот по какой причине. Давным-давно в Ленинграде служил в военкомате югославский офицер, не пожелавший иметь дела с режимом Тито. Он-то и устроил Мадьяру в конце семидесятых годов отсрочку от призыва в связи с женитьбой. Только стал этот офицер впоследствии генералом у себя на родине. А Мадьяр, услышав знакомую фамилию, поделился воспоминанием с Зораном. Тот, конечно, профессионально подошел к информации, проверил и получил указание: русского товарища беречь. Впрочем, Мадьяра особенно-то в живое дело и не тянуло, чего было не сказать о казаке.
Мадьяр видел, что казак искренне сокрушался, когда Зоран решительно запрещал ему вылазки на передовую. Боевой опыт прошлого кипел в казаке. Мадьяр не раз слышал весьма правдивые рассказы о том, как под Бендерами казак ходил в разведку и голыми руками убивал молдавских полицейских, сжигал бронетранспортеры, забрасывая их бутылками с керосином. Не сами рассказы вызывали беспокойство Мадьяра. А их частота и растущая экспрессия. Тут вот в чем дело: бахвалиться своими заслугами – скверная примета на войне. Нет, друзья поймут, а вот сам-то оценишь ли свои возможности правильно? Или поведет тебя на смерть твоя же легенда? Да хорошо, если тебя одного.
Так и случилась беда с казаком под Сараево, точнее, во время штурма высот у Пале, с которых босняки обстреливали из орудий даже резиденцию правительства Республики Сербской.
Атакующих сербов остановил фланговый пулеметный огонь. Хорошо замаскированные и защищенные гнезда не удавалось подавить минометами. Штурмовые отряды откатывались назад, избегая ненужных потерь. И вдруг Мадьяр увидел, что казак перемахнул через бруствер с гранатометом «Муха» и, пригибаясь, побежал по склону. Мадьяр поискал глазами Зорана, Тот, склонившись над картой, диктовал кодовые группы, очевидно, корректируя огонь артиллерии. В эту минуту – не подходи! Оставалось наблюдать за казаком, мысленно желая ему военного счастья.
Место для стрельбы казак выбрал удачное, затаился в ложбинке, ожидая новой атаки. Но сербы, очевидно, получив команду, организованно отползли на исходную позицию. У Мадьяра застучало в висках: у казака не оставалось шансов проскочить к своим. «Лежи. Прикинься трупом. Лежи!» – заклинал он про себя. Но казак пошел ва-банк. Привстал, выпустил гранату в сторону босняков и рывками, припадая к земле, начал отход. Да еще ведь и отстреливался из автомата! Мастерски уходил, красиво. По всем правилам, как в кино.
Его пытались прикрыть огнем с командного пункта и флангов, но это была тщетная попытка: босняки, похоже, не сделали ни одного ответного выстрела. Мадьяру на миг показалось, что казак успеет проскочить, до укрытия оставалось метров двадцать, как вдруг он, вскинувшись, плюхнулся на землю. На следующий день, вынося окоченевшее тело товарища, Мадьяр некстати подумал, что вчерашний случай похож на расстрел. Может быть, даже там, в своих траншеях, босняки и прочитали, смеясь, приговор «нахальному сербу». Пуля прошила казаку затылок и вышла над левым глазом.
Гибель иностранца-добровольца не стали предавать гласности, похоронили в могиле с неопознанными бойцами. Живой волонтер – нормальное явление. С мертвым – сложнее. Попробуйте заявить в посольстве или консульстве, что героический нелегал был гражданином вашей уважаемой державы. При полном отсутствии документов даже провокацией не назовут!
За сербов воевало немало граждан бывшего СССР. Они держались вместе, давая своим отрядам красивые названия. Впрочем, это характерно для затяжных войн с их победами и поражениями местного значения. Интересно, что если сербы предпочитали «зверинец» (волки, пантеры, тигры), то босняки отдавали предпочтение пернатым (лебеди, гуси, соколы). Что же касается российского миротворческого батальона, то Мадьяр держался от него подальше, поскольку понимал, что процент контрразведчиков там достаточно высок, а задачу вычислять и экстрадировать нелегалов никто не отменял. На людях он больше молчал, не обозначая своего гражданства. Да и было ли оно в ту пору? Благо обязанности телохранителя исключали необходимость широкого общения. Только вот один случай врезался в память…
Во время бесконечных переговоров по поводу очередного перемирия Зоран остановился в горном селении. Телохранители столовались в сельском кафе. Заведение не пустовало ввиду наплыва войск, да еще и потому, что хозяину помогала миловидная юница лет семнадцати, младшая дочь. Солдаты с ней дежурно заигрывали, шутили, но не более! Мадьяр же, с его скромными познаниями в сербском языке, и этого удовольствия был лишен. Впрочем, однажды вручил девушке букет ромашек. Собрал их на минном поле, где по заданию Зорана саперы проделывали проход для переговорщиков. Увы, на войне человек остро чувствует красоту. Потому цветы достигают истинной прелести в относительно недоступных местах.
