— Так ли?
Андрей удивлённо обернулся.
— Почему вы сомневаетесь в этом, Жак?
— Да потому, что я тоже кое-что слышал…
Андрей покраснел. Неужели его разговор с Анной в тот день, когда пришло известие о смерти Ингигерды, уже известен при дворе?
Жак насмешливо поглядывал на друга, но Андрей решительно не знал, что сказать.
— Послушайте, Андрэ, — так и не дождавшись ответа, продолжал Жак, — я давно хотел вам намекнуть, чтобы вы проявили больше решительности. Мой отец к вам весьма благоволит.
— Граф слишком добр… — прошептал Андрей, — я ничем не заслужил его благосклонности.
— Та-та-та! — засмеялся Жак. — Какая скромность. Ну тогда я позволю себе показать обратное качество!
— Я не понимаю вас, Жак.
— Не понимаете? Я решил быть нескромным. Знайте же, что моя прекрасная сестрица краснеет до ушей всякий раз, как слышит ваше имя, мой храбрый русский рыцарь! А я нарочно частенько говорю о вас. Разве не чудесно было бы нам с вами стать братьями? Я ведь очень полюбил вас, Андрэ. У меня никогда не было лучшего друга…
— И я люблю вас, Жак. Без вас я был бы одинок на чужбине…
— На чужбине? Разве Франция не стала для вас второй родиной?
— Родина бывает только одна, друг мой, и самая прекрасная страна не может её заменить.
— Но ведь вы навсегда останетесь здесь?
Андрей молчал. Он и сам не знал, сколько ещё придётся ему пробыть в Париже. Тоска по Киеву становилась всё сильнее и сильнее, она не покидала его.
Лучи утреннего солнца, пробивавшиеся сквозь бархатные шторы окон, казались ему отблеском сияния золотых глав Софии. В тёмных волнах Сены возникали видения светлого широкого Днепра, а на месте маленьких судёнышек мерещились гордые корабли…
Андрей встряхнул головой, чтобы отогнать тяжёлые мысли.
— Я, право, не знаю, что ответить вам, Жак, — сказал наконец он, — только королева может решить — оставаться мне здесь или нет. Я её слуга…
— Как и все мы, — сняв шляпу, галантно поклонился де Геменэ, — но если так, вы, очевидно, останетесь. Планы прекрасной королевы на будущее верного рыцаря мне известны. Наш добрый король намекал о них моему отцу.
Предназначенные для вас поместья обширны, богаты и расположены недалеко от Парижа…
Охваченный тягостным смущением, Андрей не смотрел на друга. Жак засмеялся.
— Вы застенчивы, словно девушка, Андрэ, сказал он, — ну, не будем сейчас развивать эту тему. Вот и дворец, вы дома. Через несколько часов мы встретимся на пиру! Постарайтесь хорошенько отдохнуть!
Пришпорив коня, Жак ускакал. Андрей медленно въехал в открытые стражей дворцовые ворота и, отпустив оруженосца, поднялся в свои покои.
Десятки воткнутых в стены факелов заливали дымным светом громадный каменный зал. На длинных столах громоздились горы жареного мяса. Откормленные каплуны, снова украшенные перьями, после того как их сняли с вертелов, стояли в воинственных позах друг против друга на оловянных блюдах. В руках прислужников, неустанно бегавших вокруг столов, пустели и заменялись новыми кувшины с вином, а на полу, усыпанном объедками, с громким рычаньем возились и дрались из-за костей собаки.
Король Генрих I праздновал рождение наследника.
Андрей сидел рядом с Савейром и с любопытством наблюдал за святым отцом, расправлявшимся с бараньей лопаткой. Жир тёк с подбородка и рук епископа прямо на его тучный живот. Засаленные рукава были наскоро засучены.
— Да, мой юный друг, — прожёвывая мясо, ворковал епископ, — сегодня у нас великий день! Будущее Франции обеспечено. А давно ли вы встречали меня на ступенях дворца князя Ярослава, а? Помните?
Как было не помнить Андрею об этих днях? Он и сейчас видел, словно воочию, дубовые ступени дворцового всхода, толпу смеющихся киевлян, окруживших посольство, себя самого в новом, нарядном, ещё непривычном платье..
— Конечно, святой отец, — вежливо ответил он, — то был знаменательный день.
— О, да! Господь в своей неизречённой милости повелел мне стать орудием в руках его, чтобы выполнить сию историческую миссию…
«Провались ты и с миссией своей! — подумал Андрей, любезно улыбаясь епископу. — Не принесло бы тебя, не пришлось бы мне уезжать на край света из родной земли. Может, другой бы жених нашёлся для Анны, поближе…»
Епископ, тяжело отдуваясь, протянул жирную руку за кубком.
— Выпьем за здоровье Филиппа Первого, друг мой, — предложил он.
Андрей поспешно поднял свой кубок. За здоровье Филиппа Первого? С удовольствием! Кто знает, не принесёт ли его появление свободу ему, Андрею?
— А помните ли пир во дворце князя Ярослава? Ах, русский мёд! Как ни хороши вина Франции — ведь они прекрасны, не правда ли? — а княжеский мёд навсегда запомнился мне. Коварный, коварный напиток!
Андрей засмеялся. Ему вспомнилось, как непривычные к русскому напитку французы с ужасом обнаружили, что не могут встать, — ноги не слушались их.
— Если будет возможность, я постараюсь выписать для вас несколько бочонков, святой отец, — сказал он.
— О, это было бы чудесно! А кстати, я давно хотел спросить у вас, почему тогда духовные лица покинули княжеский пир так рано? Разве ваша религия запрещает своим служителям все радости земные?
«Аще епископ упьётся — 10 дней поста», — вспомнил Андрей митрополичий приказ.
— Видите ли, святой отец, — начал он, — наша религия не так сурова, чтобы запретить духовным лицам все радости. Вы сами видели: им разрешается присутствовать на мирском пиру, вкушать всё, что поставлено на стол, но они должны покинуть пир, как только начнётся «играние, плясание и гудение».
— То есть когда появятся музыканты?
— Ну да.
— А почему?
— Чтобы не осквернять свои чувства виденьем и слышаньем.
— Бог мой! И прекрасные звуки музыки никогда не касаются их ушей?
— Нет, отчего же? Церковные песнопения у нас красивы и музыкальны. А вот дудари, плясуны, гудошники, скоморохи — это всё считается для духовных грехом…
Закончить рассказ Андрею не удалось. Встреченная громкими, восторженными криками, в зал вошла разряженная, сияющая Сюзон с царственным младенцем на руках.
— Виват! Виват! Да здравствует будущий король Филипп Первый! — загремели десятки глоток.
Все кубки взметнулись над головами вставших гостей, ножи приветственно застучали по оловянным тарелкам, а встревоженные собаки залились лаем. Филипп I вздрогнул, сморщился, раскрыл рот и присоединил к общему гаму свой пронзительный вопль.
— Каков голос, а? — гордо сказал король Генрих. — Он сумеет командовать в любом бою!
Филипп, однако, кричал всё громче и громче. Анна, сидевшая рядом с мужем, улыбнулась и, протянув руки, взяла орущего сына из рук Сюзон, а Генрих, обняв их обоих, звучно расцеловал зарумянившиеся щёки жены.
«Как она похорошела!» — думал Андрей, издали улыбаясь подружке своих детских лет. Анна ответила ему лёгким движением руки.
— А что я вам говорил? — услышал Андрей голос подошедшего Жака. — Взгляните, каким счастьем сияет прекрасное лицо королевы. Поверьте мне, она не будет больше грустить!
Прижимая к груди замолчавшего Филиппа и отвечая на приветствия, Анна лукаво поглядывала на
