скажут ему: «Ты же не стучал все время подряд, наверняка не стучал!» План этот очень соблазнителен, но Юхан человек исключительно честный и поэтому безжалостно прогоняет такие мысли.
Половина четвертого. Нельзя сказать, чтобы Юхан очень устал, но ему все ужасно надоело. А что, если положить конец этой затее? Да, да. По всем правилам. Они бы с Мюргелем признали, что испытание воли проведено. Они ведь сами установили срок — восемь часов, — значит, они сами же могут его изменить. Знать бы, что Таммекянд выдержит до шести, можно бы закончить и раньше.
А все-таки, выдержит ли он? Чтобы это выяснить, Юхан решает сам испытать, насколько трудную задачу взял на себя Таммекянд. Он берет подушку и кладет на край кровати. Если в том же ритме, что слышится за шкафом, стучать по подушке, никто не услышит.
Через полчаса руку схватывает судорога, и Юхан приходит к выводу, что стучать восемь часов подряд невозможно. Удивительно, как это до сих пор удается Таммекянду? Что ж, судьям придется набраться терпения и ждать. Что будет, то будет.
Пять часов утра. Юхан вдруг вспомнил, как убаюкивают малышей.
— «Спи, моя радость, усни…» — воет он за шкафом тихо и однотонно. Так осенью воет ветер в трубе. — «Спи моя радость усни, в доме погасли огни…»
Юхан поет колыбельную.
А Мюргель совершенно потерял надежду на то, что Таммекянд заснет, и безразлично смотрит на усилия Юхана. Он не верит, что колыбельная усыпит Таммекянда. И правильно делает. Пауль не засыпает. Зато самому Юхану ужасно хочется спать, и он снова вспоминает о кофе.
Юхан предлагает его и Мюргелю. По воздушной железной дороге заказывается вагон для отправки товара. Судьи размалывают кофе что есть мочи. Больше нет надежды на то, что испытатель воли задремлет. Если у судей и есть кое-какая надежда, то лишь на то, что руку Пауля схватит судорога.
Тук-тук-тук!..
Тук… тук-тук!..
Таммекянд выстукивает ритм вальса.
Осталось еще четверть часа.
Еще десять минут.
Еще пять…
Когда стрелки часов вытягиваются в одну длинную полоску, Таммекянд вскакивает с кровати. Он торжествует. Он все еще думает, что стойкость — это настоящий героизм.
На сон остался всего час. В школу к восьми. Таммекянд устанавливает на место пушку-будильник, и ребята валятся как подкошенные.
За шкафом раздается сильный храп. Без присвиста и пауз. Тут же поблизости — скрипение зубами. Это ночная музыка Мюргеля. Только победитель — герой дня, а вернее, герой ночи, Таммекянд, спит спокойно. Но время от времени он вздрагивает. Рука на одеяле сжимается и подпрыгивает: раз-два-три, раз-два-три… Таммекянд видит во сне деревенскую гулянку, почти забытую в наше время, с гармошками и удалыми парнями.
Пушка-будильник никого не будит, хотя шум слышен на улице. Около одиннадцати часов сонный Мюргель садится в кровати, в недоумении смотрит на солнечный луч в окне и вскакивает. Затем он стаскивает с кроватей за ноги своих друзей.
С заспанными глазами, схватив сумки с книгами, трое друзей мчатся в школу. Чуть сгорбившись, вытянув длинную шею, бежит Пээтер Мюргель, прозванный Тихим Мюргелем. В течение семи лет он ни разу не пропустил уроков, ни разу не опоздал. Теперь, на восьмом году он впервые опаздывает.
Таммекянд бежит, высоко подбрасывая ноги. От возвышенного настроения не осталось ничего. На лице его можно уловить лишь след одной мысли. Мысли, что если все должно было случиться как случилось, так почему же в такой день, когда английский язык не первый, а последний урок.
Юхан бежит трусцой позади всех. У него вид самый жалкий. Ему вдруг кажется, что ночная процедура вовсе не была испытанием воли. Он и сам не знает, как ее назвать. Пожалуй, в какой-то мере это и было испытанием воли, но все-таки — не настоящим!
Агитбригада (Третий рассказ Юхана Салу)
12 февраля — выборы. По этому случаю Ильмар Ки?йбитс, председатель совета дружины, сказал:
— Каждый отряд должен проявить самостоятельность. Совет дружины навязывать ничего не будет. Но вот что я вам скажу. Те, кто не помогут в проведении предвыборной кампании, пусть и не мечтают об экскурсии на остров Са?аремаа.
А об экскурсии на остров Сааремаа мечтали все. Седьмой «А» быстренько организовал бригаду художественной самодеятельности. Седьмой «Б» собирался помочь участковой комиссии. Отряд Криймвярта сообщил, что возьмет на себя украшение избирательного участка. А мы создали агитбригаду на лыжах.
Вначале мы держали это в тайне.
В первый раз агитбригада собралась у Эймара Ринда. Семья Ринда имеет на главной улице поселка свой дом, но они живут только в одной комнате. Остальные зимой не отапливаются. Там-то нам и разрешили обсуждать свои дела.
Эймар уже приготовил красные ленты. На каждой ленте мы написали мелом по одному слову. Туртсу, всегда первому на всех линейках, досталось «12 февраля». Себе Эймар намалевал слово «все». Мюргелю, третьему по росту, дали «на выборы», а я привязал на груди «в Верховный Совет», Таммекянду осталось «Эстонской ССР».
Когда мы в таком порядке встали в ряд, Эймар обнаружил, что, создавая бригаду, мы забыли главное — оратора. А оратор у нас был известный на весь район. Уже в четвертом классе Ку?сти Аллик ходил от имени пионеров приветствовать слеты и расставания, совещания механизаторов и обмены опытом животноводов. Для него сказать что-нибудь по случаю выборов не составляло никакого труда.
Учитывая, что будет и оратор, Эймар отрезал от полотнища еще кусок. На нем нарисовали восклицательный знак. По сравнению с нашими лентами такое нагрудное украшение выглядело довольно бледно, и Эймар сказал для успокоения души:
— Говорить он мастер, а на лыжах — пустое место. Хватит ему и восклицательного знака.
Мы одобрительно кивнули. Хорошо, что хоть восклицательный знак достался. А то ведь можно было бы и просто точку дать.
Туртс сходил в соседнюю комнату, полюбовался собой в зеркало, вернулся и сказал:
— Знаете, ребята, давайте сфотографируемся! А потом эту фотографию поместим в альбом.
У Туртса была слабость, как у какого-нибудь лорд-канцлера. Он ужасно любил фотографироваться. Если в поселке случайно появлялся турист с фотоаппаратом и, естественно, фотографировал старую почтовую станцию, то обязательно возле какой-нибудь колонны пристраивался наш Туртс — высокий парень, метр девяносто. Он неизменно был на всех школьных фотографиях. На снимке драмкружка он выглядывал из-за кулис. На титульном листе годового альбома ботаников Туртс торчал в кукурузе. А на последней фотографии школьного струнного оркестра он стоит позади оркестрантов и держит ноты.
Из-за этой лорд-канцлерской слабости мы обычно с недоверием относились к предложениям Туртса сфотографироваться. Но на этот раз Эймар сразу же согласился.
— Верно, — сказал Эймар, — Сфотографируемся. Этот снимок будет иметь историческую ценность. Ты сам сходишь за фотографом?
Туртс, конечно, пошел. Пошел под выкрики, в которых знатоки узнали соло для саксофона — «Слушай меня, любовь моя». Наряду с лорд-канцлерской слабостью у Туртса была еще одна. Он всегда любил копировать звучание какого-нибудь инструмента.
Заведующий поселковым фотоателье Зиммерман жил в доме напротив. Его средний сын Герберт учился в седьмом классе и был фотографом дружины. Он любил фотографировать, но не любил делать карточки. Мы вечно дразнили его из-за этого.
Длинноногий Туртс обернулся за две минуты.
— Сейчас придет! — сообщил он. И в честь удачи снова взревел саксофоном.
