Болезнь Китахары

Один только Беринг, хотя и до предела вымотанный, ловил каждое слово этой бразильянки, иногда наклонялся вперед, словно в напряженнейшем внимании, и погружался в ее взор, и чувствовал на лбу прикосновение ее темных, вьющихся на ветру волос; он был как бы наедине с этой женщиной.

Все, что она говорила, было адресовано ему. И среди множества новых имен и слов он слышал теперь и названия европейских полей сражений, которые она перечислила нараспев , как стишок-считалку, а потом пояснила, что по распоряжению патрона дети в школе фазенды «Аурикана» заучивали эти названия наизусть и распевали, хором и поодиночке: Монте-Кастелло, Монтезе, Форново, Цокка, Коллекьо, Кастельнуово, Камайоре, Монте-Прано...

Тот, кто мог без запинки, на одном дыхании, отбарабанить наизусть восемь vitorias , восемь побед, получал от патрона награду — несколько монет или пакетик засахаренного арахиса, потому что на всех этих полях сражений, где-то в Италии, Бразилия под драконьим стягом маршала Жуана Баптисты Маскареньяса ди Мораэса одержала победу над врагами всего человечества.

ГЛАВА 33 «Аурикана»

Господский дом фазенды «Аурикана» стоял на одной из многих террас, которые хозяин, Плиниу ди Накар, после благополучного возвращения из Европы, с войны, велел выкопать, вырвать, выжечь и вырубить в девственном лесу возле бухты Пантану.

Поля, пастбища, висячие сады поместья, словно ступени огромной лестницы, спускались по склонам Серра-ду-Мар к широким пляжам, откуда к верандам фазенды долетал умиротворяющий шум прибоя. Даже пастухи, когда отлавливали в перепуганном стаде предназначенных на убой животных или, вскрыв какому-нибудь племенному быку гнойник, выдавливали оттуда личинок овода, а затем натирали рану вонючей мазью, — даже они порой отвлекались от работы и поверх зубчатых термитников смотрели вниз, на море.

Сеньор Плиниу ди Накар сражался на стороне Америки и под стягом своего любимого маршала победил европейских варваров, а впоследствии и сами джунгли: награжденный высшими военными орденами Бразилии, он еще в тот год, когда вернулся на родину, вступил в наследство и вместе с армией сельхозрабочих раскорчевал лес в бухте Пантану, посадил маниоку, кофе и бананы и открыл каменоломню, а вдобавок в вольерах и клетках, которые россыпью стояли теперь вокруг дома в тени аурелий, веерных пальм и бугенвилей, разместил всевозможных представителей животного мира, пойманных им во время странствий в джунглях родного континента: гривистых волков из Сальвадора, черных ягуаров из Серра-ду- Жатапу, аллигаторов Амазонаса, ленивцев, тапира, королевских урубу и туканов, обезьян и попугаев десяти с лишним видов, киноварно-красных коралловых змей и огромную, как бревно, анаконду.

Ржавеющие железные прутья и бамбуковые решетки иных клеток и вольеров с годами почти исчезли в зарослях наступающей сельвы, и посетитель, незнакомый с фазендой, был уже не в состоянии разобраться, где кончается хозяйский зверинец и начинаются джунгли: как знать, откуда сверкают глаза ягуара — из-за оплетенной зелеными побегами решетки или просто из гибкого, колеблемого ветром подлеска. А баийские ары с их лазурными и ярко-алыми хвостовыми перьями — может, они сидят в невидимых вольерах, а может, на свободе, в густых ветвях. Хотя страсть патрона к собирательству была неутолима, число диких животных, беспрепятственно разгуливающих по его владениям, далеко превышало число пленников зверинца; Берингу, этому странному европейцу, который и веселил и изумлял своей способностью подражать птичьим голосам, Муйра показывала в сумерки броненосцев и легуан, а еще целую батарею банок с заспиртованными коралловыми змеями, которых скотники убили в загоне для молодняка.

Семь разных видов колибри Беринг насчитал в первые же дни на фазенде, когда в жаркие, душные послеполуденные часы качался в гамаке на веранде гостевого дома, а крошечные птички порхали вокруг стеклянных жбанчиков с сахарной водой, подвешенных к потолочным балкам. Временами колибри замирали в воздухе, как стрекозы, образуя кольцо, трепещущую пернатую корону, запускали изогнутые клювы и тоненькие язычки в искусственные цветы на жбанчиках и словно бы составляли вместе со сверкающими в стекле водяными столбиками таинственные знаки, тотемы из переливчатых перьев, клювов, пластиковых цветов, влаги и света.

Но владыка, о чьей вездесущности свидетельствовали эти птичьи знаки, оставался незрим. Потому что ливни, которые в рождественские и новогодние дни насыщали побережье влагой, а в иных бухтах обрушивали в море сели и каменные лавины, держали в плену даже самого могущественного хозяина, сеньора Плиниу ди Накара, он не мог выбраться из глухой деревушки всего-то в сотне километров к северу от фазенды.

Пантанское ненастье не шло ни в какое сравнение с теми летними грозами, что были знакомы приезжим из Моора: эти яростные ливни с беспрерывными вспышками молний и пушечными раскатами грома наплывали порой с низкими тучами, прикидываясь обычным дождем, и лишь совсем рядом сгущались в стену воды, переломанных веток, слепящего света и листвы. Такая буря могла бесноваться и несколько минут, и несколько часов, могла превратить день в ночь, а ночь — в день. Проселки и овраги мгновенно становились бездонными бешеными потоками, открытые дорожки и лестницы между террасами и садами фазенды — клокочущими водопадами.

Сообщение по горным дорогам Серры и в ряде мест на побережье, сказал голос радиодиктора, нарушено оползнями, а из динамиков на радиоузле фазенды послышался другой голос, похожий на дикторский: чертыхнулся, а потом хохотнул, коротко, резко, и Муйра перевела: Так может продолжаться еще много дней. Мы застряли . Это был голос ее хозяина.

Большой автопоезд? С железом? Из Рио? Сейчас об этом даже и думать нечего.

Когда солнце разорвало тучи, жгучее, белое солнце, под которым любая работа была тяжелой и изнурительной, прибрежные леса закурились сияющими клубами испарений, и тотчас же грянул такой отчаянный хор цикад, будто испарялась не дождевая вода, напоенная ароматом цветов и прелой листвы, а сама земля. Потом на другом конце бухты исчезли из виду разбросанные по круче дома и глинобитные хижины Пантану, колокольня адвентистской церкви, железная крыша сельского кинотеатра и испещренный черными пятнами сырости холодильник, где на льду хранили рыбу и сперму для оплодотворения лучших хозяйских коров.

— По этой дороге? — спросил Беринг, когда в последний день года ему, Амбрасу, Муйре и одному местному камнелому волей-неволей пришлось оставить вездеход и пешком направиться к самому дальнему из трех гранитных карьеров фазенды «Аурикана». — Седельные тягачи — по этой дороге? Да разве такое возможно?

— Не знаю, — сказал Амбрас.

Конная дорога, по которой и пешком идти было весьма затруднительно, больше смахивала не на трассу для тяжелых грузовиков, а на безводное русло горной речки, сплошь и рядом запруженное валунами и плавником; под сенью густых деревьев, между огромными, как дом, гранитными глыбами, она вела в широкую котловину, где вообще житья не было от палящего зноя и мух-жигалок. Камнелом засмеялся.

— Он говорит, хозяин построит дорогу, — объяснила Муйра. — Говорит, хозяин уже много дорог построил.

Карьер Санта-Фе-да-Педра-Дура находился в верховьях долины, где били главные пантанские источники. Изо всех скальных трещин, желобков и ущелий доносился плеск воды, но не шум прибоя. Камнелом впереди хозяйских гостей пошел через речку вброд; в воде валялись обломки рухнувшего моста — лохматые островки, над которыми жужжали тучи мух. На этих островках, в зарослях мелиссы, Беринг углядел ярко раскрашенные фигурки... и десятки горящих свечей! Фигурки Девы Марии и Христа, из глины и фарфора, с отбитыми головами, со свечками, воткнутыми в шею, стояли в траве среди бутылок с водкой, гниющих фруктов, кукурузы и пшеничных зерен на тарелках, — уродцы-подсвечники. Кое- где у ног безголовой Мадонны лежала фата, полуистлевшая одежда, окровавленные повязки.

— Новогодние дары для духов, — сказала Муйра. — Жертвоприношения.

Камнелом перекрестился.

Карьер? В этой каменной котловине ничто не напоминало о вскрышных террасах и пыльной хлопотливости Слепого берега. В этом карьере не было ни террас, ни отвалов, ни камнедробилки, только один-единственный исполинский гранитный конус, который поднимался к небу высоко над краем