Двум смертям не бывать

организовавший на меня охоту? Ведь если подумать, к этому все сводится? Марту я видела перед отлетом, она была вполне человеком.

— Думаю, и осталась, — кивнул Вайль. — Но это не выводит ее из-под подозрения, она может быть сообщником сенатора или его слепым орудием.

— А сенатор? Слушай, мы вообще трезвые?

— Помнишь, я тебе вначале еще говорил, что в задании есть какая-то странность?

— Помню.

— Мы должны были перед отъездом выступать на заседании комитета. Полугодовой отчет, они сказали. Как Пит их ни уверял, что мы с ним оба тобой довольны, они хотели тебя утопить в вопросах. Что- то насчет «удостовериться, что решение было правильным».

Призрак моего прошлого поднял израненную голову и злодейски захохотал. Мысль, что он никогда меня не оставит, вызвала приступ отчаяния. Мне захотелось заползти в ближайшую койку, накрыться с головой, стать бугорком под одеялом. От бугорка никому ничего ведь не нужно — тихая будет жизнь. Если перца чили сперва не нажраться, а я его как раз люблю… ладно, проехали.

— Потом, — говорил Вайль, — сенаторы отменили беседу без предупреждения. Сказали, что вот это новое задание настолько срочное, что откладывать нельзя ни надень. Хотя, когда мы обсуждали его с Питом, он не упомянул даже, что есть срочность.

— Так к чему ты ведешь? — спросила я.

— Если бы беседа произошла, политик-нежить был бы вынужден на ней присутствовать. Ты — Чувствительная. Войдя в комнату, ты сразу бы засекла вампира.

— Сенатор-вампир, — сказала я и покачала головой. — Жуть берет. Но как же у него это получается? В Вашингтоне народ мог бы не понять его привычку появляться только ночью.

Вайль пожал плечами:

— Современная техника работает на благо людей не за страх, а за совесть. Быть может, она иногда улыбается и вампирам.

Ну, может быть. А может, у нашего сенатора есть двойник — публичные фигуры часто так поступали на протяжении всей истории. Или сенатор обращен так недавно, а план был составлен так быстро, что пару недель сенатор мог проходить в темноте, не пробудив подозрений. Короче говоря, нашел сенатор способ.

— О'кей, — сказала я. — Значит, в настоящий момент у нас есть пластический хирург из криминальных кругов в союзе с террористической организацией и с вампиром, которого разыскивает ФБР, и вся эта теплая компания работает на Раптора. Почему-то оказывается, что Раптор заинтересован предоставить тебе доступ к заговору, в центре которого — страшный смертельный вирус. — Тут мне пришла в голову мысль: — Раптор знает, как давно ты в Управлении. С чего бы он стал ожидать, что ты к нему переметнешься?

— Его точку зрения невозможно понять, если не учитывать его ошеломительную мощь. Я бы предположил, что он считает, будто может мне предложить лучшие условия. Такие, которые дадут мне колоссальное преимущество по отношению к теперешней моей позиции. — Следующее выражение Вайля я не поняла, хотя инстинкт мне сказал, что так он отвечает на какие-то события, случившиеся с ним в прошлом. — Ему не понять вампира, который добровольно отстранился от тех сокровищ, что он предлагает.

Слово «сокровищ» он произнес так, будто выплюнул гнилое яблоко изо рта.

Мы замолчали, оба думали о Рапторе — вампире, который стал ужасом правительств всех развитых стран. Если мы на него выйдем — на наших, а не на его условиях, — то безопасность мира возрастет экспоненциально, и это не преувеличение.

Лимузин, за которым мы ехали, замедлил ход, ища место для парковки. Он нас привел на южный берег, куда ездит веселиться отпускной народ. Бары и рестораны, два театра и комеди-клуб, все в стиле ар-деко, и украшены неоном, и среди них — то заведение, куда подъехал лимузин. Больше всего оно напоминало ярмарочный дом с призраками — наклонные могильные плиты, сложенные в название «НЕЖИТЬ-КЛУБ» на фасаде из фальшивого гранита, светящиеся скелеты, повисшие с балкона второго этажа, зеленые лампы, светом очерчивающие контуры здания.

Хотя многие бродячие кобели сидели по случаю Нового года в семейной будке на цепи, все же по тротуарам шел ровный поток женственных женщин, мужественных мужчин и великолепных мужчин, одетых женщинами. Наплевав на необычный холод, сидели за столами вдоль тротуаров бражники, радуясь компании, выпивке и радостному свету перемигивающихся лампочек на краях матерчатых зонтов над столами.

К нашему счастью, Лилиане и ее гориллам пришлось подождать, пока вышибала «Нежить-клуба» — этакий Франкенштейн двадцать первого века — пропустил их внутрь. Это дало нам необходимую фору, чтобы припарковать машину неподалеку на открытой стоянке. Выйдя из машины, мы смешались с толпой, держась к клубу настолько близко, насколько позволяла осторожность, пока не нашли темную дверь рядом с магазином деликатесов и стали изображать обнимающуюся парочку.

Я стояла в кругу рук Вайля, стараясь не отвлекаться. Мне открылся совершенно новый спектр цветов, но я не могла им наслаждаться. Ощущение — как у охранника в Лувре: хочется таращиться на «Мону Лизу», а нужно высматривать потенциальных похитителей. Как и ожидалось, небольшой и приятный побочный эффект был всего лишь первым мазком кисти из тех, которым предстояло сложиться в новую картину моей жизни. Второй только начал проявляться в виде закрадывающегося чувства огромного дисбаланса, но тут мой самоанализ прервал Вайль.

— Ты должна знать еще одну вещь. — Его голос прозвучал у меня в ухе громко, почти неприятно резко. — Я не убивал своих сыновей.

— Я похожа на легковерную дуру? Вайль, да я в половину не верю того, что говоришь ты, а ведь тебе я верю.

Только когда он выдохнул и привалился спиной к стене, я поняла, как он был напряжен. Несколько часов мы несли свою молчаливую вахту, мимо шли люди, не обращая на нас внимания. И наконец Вайль заговорил:

— Мне было около сорока. — Он говорил тихо, его подбородок был как раз на уровне моего носа. — Мальчики почти выросли, Ханци было пятнадцать лет, его брату Баду — тринадцать. — Имена детей он произнес так, как называют святых. — Лилиана подарила мне пятерых детей, но только Ханци и Баду выжили. И потому… мы их избаловали.

Он замолчал. Я почувствовала сердечную жалость к той паре, которой были когда-то он и Лилиана, безысходную грусть по умершим детям, отчаянную решимость сделать так, чтобы оставшиеся двое выжили.

И где-то на вершине этой боли у меня затряслись ребра. Такое чувство, что вот-вот я получу по- настоящему мрачный телефонный звонок. И хотя сейчас Вайль излагал мне трагическую историю своей жизни — потому что по какому-то извращенному вампирскому закону я имею право знать, — это ощущение — я точно знала — шло не от него.

— Они дичали прямо у меня на глазах, — говорил он. — И когда я набрался мужества их одернуть, было уже поздно. Они уже не только дразнили палками собак, но и окна били камнями. Когда как-то раз они въехали в лагерь на краденой телеге, я… я сорвался. Напустился на них, выпорол. И заставил вернуть телегу с извинениями.

Современная девушка во мне подумала недоуменно: Семья Вайля жила в лагере? Они на отелях экономили? И следующая мысль окатила меня волной стыда и смущения. Они же были цыгане!

— И что случилось?

— Крестьянин, у которого они украли телегу, застрелил их, не дав слова сказать.

— Ой, Вайль! — Я обняла его покрепче, и не только потому, что сердце мое разрывалось от сочувствия. Ощущение чего-то неправильного становилось все сильнее, и живущая во мне маленькая девочка страшно хотела вцепиться в плюшевого мишку. — Это ужасно!

Вайль издал какой-то горловой звук, первобытный признак горя — такой звук можно услышать от слонов, горюющих над костями погибших собратьев.