Разумеется, ему это запрещают. Нетрудно представить себе, как тяжело было командованию флота давать такое приказание, но оно не могло быть иным. Спасение уцелевших отняло бы в темноте не менее двух часов, а использование прожекторов было бы в этих условиях самоубийством. Помимо того, не менее двух часов пришлось бы затратить на отход и возвращение. Безусловно, если бы лидер шел без солдат и грузов, ему было бы предписано спасти всех оставшихся в живых. Но «Ташкент» вместе с другими миноносцами, подводными лодками и транспортными самолетами помогал Севастополю держаться, сковывая в Крыму до одной трети миллиона вермахта-те самые дивизии, которые по плану «OKW» должны были с весны маршировать к предгорьям Кавказа. И именно потому, что погиб «Безупречный», а с ним пополнение и боезапас, не достигшие Севастополя, приход туда «Ташкента» был вдвойне необходим. Позднее Евгений Петрович говорил мне, что все это стало ему понятно после разговора с командиром лидера, который переживал происшедшее так же тяжко, как и он. Но самые логичные и убедительные доводы не могли помочь им обоим освободиться от горького ощущения и мрачных мыслей о судьбе советских людей, расстреливаемых в воде фашистскими убийцами[12]
Оставался последний этап прорыва в Севастополь-форсирование входного фарватера, ведущего через минные заграждения. И поскольку приходилось осуществлять его в полной темноте, все внимание стоявших на мостике было сосредоточено на выполнении этой задачи. Но судьбе было угодно обогатить запас впечатлений военного корреспондента еще одним боевым эпизодом. На меридиане Аю-Дага «Ташкент» был атакован итальянскими торпедными катерами («MAS»), базировавшимися на Ялту. Однако этот эпизод, не менее опасный для лидера, чем атаки самолетов, не произвел сильного впечатления на Евгения Петровича. Как он потом рассказывал, его ослепил огонь пушек главного калибра, и, кроме крутых циркуляции корабля, уклоняющегося от торпед, Петров ничего не видел. Впрочем, из-за осторожности итальянцев их не видел даже Ерошенко, который маневрировал по расчету, исходя из разгаданных действий противника. А еще через два часа (в 23 часа 15 минут) «Ташкент» стал наконец у импровизированного причала в Камышовой бухте и начал разгрузку солдат и боезапаса. Наконец-то Петров был в Севастополе, куда он так стремился. Теперь он получил возможность в течение нескольких часов наблюдать страшную и в то же время величественную картину генерального штурма осажденной приморской крепости, причем это был штурм последний в истории войн по своей классической форме сужающегося огненного кольца. Разрывы многих тысяч бомб, снарядов, гранат и мин и вслед за ними облака пыли и дыма, сквозь которые угадывалось движение немецких гренадеров, в подавляющем большинстве обреченных на гибель очередным «последним» приказом своего фюрера. Только страх перед расправой и усиление армии эсэсовскими частями и полевой жандармерией позволили добиться того ожесточения, с которым лезли тогда вперед немецкие части. Петров ожидал, что увидит только один из участков обороны СОРа, наиболее приближенный к Камышовой бухте. Но перед его глазами в темноте горело и трепетало огненное полукольцо почти всего оборонительного обвода. Это полукольцо сейчас настолько сжалось, что почти всю оборону, весь СОР, можно было наблюдать с мостика «Ташкента» («плацдарм… оказался меньше, чем я думал», — писал Петров). Слитный гул сплошной канонады, временами покрываемый разрывами самых тяжелых бомб или снарядов, вскоре уже не воспринимался слухом. Некоторое время Евгений Петрович жадно всматривался в неповторимую картину. Затем, забыв о своих корреспондентских обязанностях, он превратился в добровольца-санитара и стал помогать носить и размещать раненых севастопольцев в кубриках и отсеках лидера. Поскольку в пределах СОРа не было ни одного не простреливаемого участка, несколько залпов 150-миллиметровых снарядов «обшарили» Камышовую бухту. Немцы знали, что здесь обычно разгружались блокадопрорыватели, однако, поскольку все работы на «Ташкенте» производились в абсолютной темноте, обстрел не причинил особого вреда. С командующим СОРом адмиралом Октябрьским или с членом Военсовета Кулаковым Петрову увидеться не удалось. Да и вряд ли у них нашлось бы время для интервью корреспонденту или для дружеской беседы с писателем. Ведь более двухсот сорока суток, днем и ночью, армейцы, рабочие подземных мастерских вместе с жителями города, обороняли его, сделав подступы к Севастополю огромными могилами для гитлеровских дивизий. И оборона велась при недостатке пополнений, боезапаса, медикаментов, продовольствия и даже питьевой воды. Вот почему прорыв каждого корабля с Кавказа был для Севастополя важнейшим событием. Ерошенко, зная, на что он идет, взял на корабль около 2100 лежащих на носилках и способных передвигаться раненых, а также ожидавших эвакуации женщин и детей. Это число было выше всяких норм и возможностей, к тому же еще предстоял неизбежный бой при обратном прорыве. Наконец во втором часу ночи на 27 июля перегруженный сверх всякой меры лидер вышел в Новороссийск. Петров все время был с ранеными. Особенно много приходилось поить этих беспомощных людей, которым в условиях осажденной крепости нельзя было давать воды вдоволь. При этом Евгений Петрович узнал от раненых и эвакуируемых о Севастополе больше, чем мог бы увидеть сам. Обратный прорыв протекал по «расписанию» и, к сожалению, опять при ясной погоде. Обозленные фашисты, увидя невредимый «Ташкент» в 4 часа утра, бросили против него несколько эскадрилий, которые, последовательно сменяясь, непрерывно атаковали его с 5 до 8 часов 30 минут, сбросив за это время 336 крупных бомб. Три с половиной часа лидер маневрировал предельными ходами, уклоняясь от прямых попаданий и в то же время стараясь продвигаться на восток. Обязанности санитара мешали Евгению Петровичу следить за обстановкой, но он видел, что прибавляется не только число новых раненых, но есть уже и убитые осколками или близкими взрывами. Он знал, что сбито два двухмоторных самолета врага, но в то же время заметил, что «Ташкент» постепенно теряет скорость хода. Мощные взрывы вплотную к корпусу корабля разорвали несколько швов и сделали пробоины. Еще хуже было то, что от сильных сотрясений были повреждены фундаменты котлов и машин. Теперь в ответ на донесения командира вступил в действие механизм оказания помощи, и из Новороссийска вышли торпедные катера, эсминец «Сообразительный», спасательное судно «Юпитер» и др. Когда же лидер продвинулся в пределы радиуса действия истребителей, над раненым «Ташкентом» появились наши самолеты. Это решило судьбу корабля, так как фашисты не рискнули вступить в драку и возвратились на крымские аэродромы. В дальнейшем оказалось, что двойной прорыв с боем, гибель «Безупречного», Севастополь, горящий в кольце штурма, и лидер, забитый сверх меры ранеными, — это еще было не все, что суждено было испытать Петрову. Вдобавок ко всему он стал свидетелем кораблекрушения от боевых повреждений. «Ташкент», несмотря на все усилия экипажа и работу отливных механизмов, принял через пробоины около тысячи тонн забортной воды, то есть около трети собственного водоизмещения! Погрузившись до предела, полузатопленный, он шел малым ходом. Искусство аварийных партия поддерживало его на плаву, но как долго выдержат переборки, сказать никто не мог. Появление волны или близкое падение бомбы неизбежно привело бы к катастрофе. Раненых и эвакуируемых перевели на эсминец и катера, но только после подхода «Юпитера» можно было (да и то без гарантий!) надеяться на благополучное возвращение в Новороссийск. Конечно, после перевода раненых Евгению Петровичу было предложено перейти с аварийного лидера, однако он не захотел оставить своих друзей, с которыми вместе пережил так много, и наотрез отказался уйти, хотя риск налета фашистской авиации на поврежденный корабль был весьма реален. И, может быть, главную роль в этом решении сыграло то, что в одном из нижних отсеков корабля, внезапно затопленного через пробоину от близкого разрыва, осталось несколько тяжело раненных севастопольцев, спасти которых не было никакой возможности. Петров не только дошел с ними до Новороссийска, но и проводил их на кладбище. За полгода до начала второй мировой войны мне случайно пришлось наблюдать, как американские журналисты, обогнав таможенников и иммигрантскую администрацию, брали на абордаж трансатлантический лайнер «Аквитанию» при его подходе к Нью-Йорку и как затем спешили в редакции еще до того, как «Аквитания» была установлена у пирса. Петров, если бы он имел подобную жилку «деловитости» американских корреспондентов, безусловно перепрыгнул бы с «Ташкента» на один из торпедных катеров, которые встретили тяжело поврежденный корабль, за шестьдесят миль не доходя до базы, и выиграл бы часов шесть, чтобы послать свою первую корреспонденцию. Во всяком случае, так поступил бы любой из его зарубежных коллег. Все, кто видел Петрова в последние часы, могут засвидетельствовать, что он не торопился в Москву, так же как не торопился на скорую руку использовать для корреспонденции ту массу наблюдений и впечатлений, которую он накопил с момента выхода в море. Больше того. Когда, возвратившись в Краснодар, он узнал, что командование фронта отправляется в Новороссийск, чтобы поблагодарить экипаж «Ташкента», Евгений Петрович попросил взять его с собой. Ташкентцы встретили его как старого боевого друга, а ради этого право же стоило потерять двое суток. Но, вероятно, у каждого человека, в зависимости от его физиологической конституции, есть свой предел насыщения новыми сильными впечатлениями. Переступив через этот порог, можно довести человека до
