никого не убило.
На Ладогу приехали вечером. Холодно. Достали зимние пальто. Спали прямо на берегу, под открытым небом. Все спали там. У мамы была шкатулка с табаком, она пошла к солдатам и поменяла табак на хлеб.
Рано утром разбудили, всё было четко организовано, посадили с детьми на катер, ходко дошли до восточного берега, до Кобоны. При швартовке к причалу налетела фашистская авиация. Младшая сестра Ольга, ей было девять с половиной лет, успела выскочить на берег. Мать кричала в крик, пыталась сойти на берег, капитан не дал. Катер отошел от берега, стал барражировать, чтобы не попали бомбы. У пирса стояло несколько машин с трапами в кузов, чтобы грузить эвакуированных. Сестру пытались посадить в машину, но она не далась. После бомбежки залезла на горку — она была в красной шапочке — и оттуда стала махать нам рукой.
Когда переехали Ладогу, были потрясены видом кошек, собак и полноценных мужчин: «Смотрите, смотрите, какой мужчина! Круглолицый!»
Когда ехали в Уфу, стали выносить покойников — тех, кто переел продуктов: колбасы, яиц, картошки и т. п. Нам тоже дико хотелось есть, но мы уже знали от маминой сестры, что ни в коем случае нельзя много есть. И договорились с мамой — она не дает нам еды, мы не даем ей.
…На Большой земле нас после поезда погрузили на пароход. Мы плыли по Волге, Каме, Белой. Я впервые плыла на большом пароходе по большим рекам. Начало лета, зелень, холмы, леса, песчаные косы, простор, деревеньки стоят, козы, коровы, мальчишки-пастухи с кнутами… Я смотрела на всё это, познавала мир и восторгалась им. Маму сразу взяли в судовой лазарет. У нее была сильнейшая дистрофия и несварение желудка. Нас предупредили, что мама может умереть, и мне как старшей (мне тринадцать, сестре десять, брату шесть), сказали, чтобы мы держались все вместе, не растерялись и просились в один детдом. Потом мама еще месяц пролежала в Уфе в больнице. Ее вылечила врач-татарка, такая чудная женщина! Она лечила своим методом, поила ее травами, снятым молоком, что-то из дома ей приносила — мед с теплой водичкой… В общем, мама поднялась…
В эвакуации мама работала экономистом на комбинате, мы учились. Жили в комнатке с еще одной семьей. И вот однажды поздно вечером стук в дверь. Женщина с двумя мальчиками. Говорит по-русски, но я сразу поняла, что она немка. Лицо печально-извинительное, но старается держаться. Вот, говорит, мне посоветовали обратиться к вам — пустите на одну ночь переночевать. У меня прямо сердце в пятки ушло — до ужаса боялась немцев. По радио про них чего только не рассказывали! Мама не пустила — у нас просто некуда было ложиться, мы впритык на полу спали.
А потом она нашла работу и устроилась хорошо, с немецкой обстоятельностью — цветочки на окошках, салфеточки…
А что оказалось? Ленин в начале 20-х годов выписывал из Германии специалистов для развития русской промышленности, вот они с мужем и приехали. Мальчиков звали Авио и Радио. Но мужа с ней в те годы уже не было — где он был, не знаю.
И еще о немцах.
В конце ноября 1945-го мы возвращались из эвакуации — теплушка на десять семей. У каждой семьи ведро-горшок, мне как раз в дороге шестнадцать лет исполнилось, я жутко стеснялась на ведро ходить, а мы ехали от Уфы до Москвы две недели. И в том же направлении ехал эшелон с немцами — женщины, дети, старики, и все одеты на свой немецкий манер: клетчатые брюки, пиджаки, шляпы, трубки, у стариков резные палки. Эшелон догонял нас и вставал где-нибудь рядом на соседних путях. Немцы мерзли в дороге — они тоже ехали в теплушках. Что это были за немцы — не знаю.
А мы с хохлушкой Аней из нашей теплушки добыли соли. Наворовали, попросту говоря, с открытой платформы на каком-то разъезде, где она розовела под брезентом. И меняли ее в дороге на разные мелочи. И вот отстали от поезда. Комендант станции посадил нас в немецкий эшелон, догонять свой. И посадил на открытую тормозную площадку, где ехал уже косматый старик немец. Ни он по-русски не понимает, ни мы по-немецки. Мы замерзли, как цуцики, он нам жестами показывает, что надо прятаться в вагон, второй от нас, там дверь не закрыта, иначе задубеем — ночь, холодно, ветер свищет, вокруг ни огонька, только его трубка тлеет. Короткая остановка, мы перебежали, забрались, поехали. Слышим — что-то по полу катается, как бревна. Пошли смотреть, а это трупы немецкие. Мы дверь откатили и со страху чуть не выпрыгнули на улицу…
— Он специально вас туда послал?
— Нет, он к нам сочувственно отнесся, ведь мы же замерзали, а в другие вагоны нас могли не пустить, да и мы побоялись бы — немцы для нас так и оставались чудовищами, хотя бы и в гражданском…
Стоило ехать в Крым, чтобы столкнуться с блокадной темой? Стоило! И ответ на вопрос: ты выбираешь тему, или тема тебя выбирает? — ясен: всё происходит по взаимности, как в любви. Будет любовь, родятся и дети. Мысли крутятся вокруг фильма о «коридоре смерти» — несправедливо забытой теме.
Кончается золотая осень. Блокадная тема выматывает. Влез в нее и, похоже, не скоро вылезу. Спасаюсь тем, что беру себя за шкирку, отрываю от бумаг и решительно иду колоть дрова, стричь газон или перекапывать грядку. Иногда езжу в лесок за старое финское кладбище — выковыриваю остатки черных груздей. Земля «размагничивает».
В «Неизвестной блокаде» есть документы о хищениях и спекуляциях продуктами. Шайки торгово- аптечно-партийной принадлежности вылавливались и разоблачались каждый месяц. У них изымали огромные суммы денег, золото, драгоценности, продукты питания, отрезы шелка и сукна… Чем дольше длится блокада, тем жирнее навар.
Никита Ломагин. «Неизвестная блокада»:
Из донесений Управления НКВД СССР по Ленинградской области и городу Ленинграду
Народному комиссару внутренних дел СССР Генеральному комиссару Госбезопасности товарищу Л. П. Берия
СПЕЦСООБЩЕНИЯ
Документ № 80, 6 октября 1942 г. Сов. секретно
У спекулянтов и расхитителей социалистической собственности в сентябре месяце 1942 г. изъято:
Наличных денег…… 601 243 руб.
Облигаций госзайма….. 335 232 руб.
Золотой монеты…… 1418 руб.
Золота в изделиях….. 1 кгр, 755 гр.
Золотых часов……. 62 шт.
Продуктов питания….. 6,5 тонны
И большое количество промтоваров, в том числе 2367 метров мануфактуры.
…………………………
Начальник Управления НКВД ЛО комиссар государственной безопасности 3 ранга (КУБАТКИН)
Из спецсообщений, декабрь 1941 года:
Документ № 62.
