Девочки из секретариата Союза писателей рассказывали. Звонят из Москвы: «Кому из вашего союза давать литературную премию?» — «Мне!» — отвечает председатель Попов. — «Вам ее уже давали» — «Тогда никому!»
Предисловие к роману: «Автора долгое время не печатали, ибо совковые редактора и литературные граждане начальнички ставили ему прерогативы, но теперь деловые люди конкретно помогли финансами его таланту».
Есть писатели, рядом с которыми меркнет герой анекдотов поручик Ржевский, запомнившийся восклицанием «Кстати, о птичках!..» и грубо сводивший все разговоры к рассуждениям на известную тему.
Ездили небольшой компанией на Дни русской литературы в Польшу.
…Едут писатели в поезде, выпивают, закусывают, вдруг кто-то ткнет пальцем в окно: «Смотрите, какая кошка рыжая!» — «Ага, — кивнет литературный поручик, — кошка! Сейчас я вам расскажу про кошку!» И, неспешно дожевав, начнет: «Когда я последний раз встречался с Солженицыным…» И все узнают, как Солженицын расхваливал роман нашего коллеги, страстно обнимал его, жал руку и даже приплясывал, изображая матросский танец, который исполняла в романе приговоренная к расстрелу русская медсестра, специально заразившая сифилисом фашистского генерала. И вот классик подплясывает и цитирует, цитирует и подплясывает, но тут в комнату вбегает красивая кошка с большими глазами, которую пожилой классик с окончательным приговором: «Гениальный роман!» подхватывает на руки. Это «кстати, о кошках».
Едут писатели дальше.
Вдруг кто-то, вкусно обнюхав домашнюю котлету, похвалит мелькнувший за окном газон, и наш герой вскинет палец: «Кстати, о газонах! Когда я был в Англии по приглашению Королевского литературного общества…» И окажется, что не только русский классик плясал под его тексты, но и железная леди Маргарет Тэтчер строила ему глазки и кокетливо молодилась, когда он, степенно ступая, появился на экскурсии в британском парламенте. А потом он вышел из парламента и прошелся по упругому ворсу старинного английского газона. Это «кстати, о газонах»!
Кошки, собаки, проводницы, скрип двери, упавший бутерброд — всё оказывается литературному поручику кстати, всё получает самый выгодный для него оборот. Всё бьет в цель! С каждой новой историей образ поручика становится гуще и монументальнее. Так и хочется воскликнуть: «Это же, черт знает, что за глыба! Что за матерый человечище!» Мелькают фамилии генералов, народных артистов, массажисток Кремля и членов правительства, хваливших его произведения.
Стоит произнести слово «ракета», и оказывается, что космонавты тайком вывозят все его романы в космос, а затем объявляют автора лучшим писателем планеты Земля! Естественно, тайно. Командиры подводных ракетоносцев, читая его книги, бьются от нахлынувших чувств головой в переборки, отчего матросы в кубриках вскакивают как по тревоге. А народные артистки, прочитав роман «Зеркало чудачки», влюбляются в автора и, выйдя на сцену, напрочь забывают выученные роли. Спецподразделение «Альфа- Бета» приглашает автора на свои сборы, где показывает секретные приемы убийства человека карандашом в ухо, а книгой в нос, и на прощальном банкете присваивает код для экстренной связи: «Большой-07».
Сидящие в купе писатели находятся в стеснительном шоке. Одернуть говорливого коллегу не хватает духу, рушить компанию ироничными замечаниями не хочется, но и слушать всякую хрень для девушек, которой у каждого из них вагон и маленькая тележка, давно надоело! Осторожно переглядываются, конспиративно пожимают плечами, стараются меньше говорить, лишь пьют да сопят, но и сопение оказывается к месту: «Вот так же сопела таиландская королева и не сводила с меня глаз! Король дергается, а она сопит, улыбается и трепещет…»
К концу маршрута такие люди обычно распухают от водки и гордости и требуют от принимающей стороны отдельную машину, персональную переводчицу, лучший номер в гостинице и утренний кофе с корицей и коньяком в постель. Привилегии, дескать, положены им на том основании, что они люди почти официальные. Ну, скажем, члены какой-нибудь комиссии по расследованию деятельности власовцев, бандеровцев, лесных братьев, и прочей безыдейной мрази, от упоминания которой у них начинает ломить затылок и руки тянутся к расстрельному пулемету. Либо оказывается, что они — почетные члены Международного клуба писателей-эсперантистов-радистов, а то и сопредседатели Всемирной организации борцов за тишину. Об этом со значительным видом и хмурым перебиранием документов в бумажнике сообщается у стойки регистрации. Поскольку выражение лица у таких людей наводит на воспоминания о революционерах с расшатанной психикой, то отдельный номер на втором этаже с видом на пруд или священную древнюю липу им дают беспрекословно. А насчет остального разводят руками: машину, переводчицу и кофе в номер можно заказать за свой счет. Будете? И тогда человек играет желваками, сжимает и разжимает пальцы, словно в легком забытье ищет рукоятку маузера, и молча катит свой чемодан к домику на окраине лужайки; но вот он подошел к пруду, и издали кажется, что он делает лебедям неодобрительные замечания.
…Вечером хозяева устраивают легкий фуршет, и отдохнувший с дороги поручик Ржевский вновь выдвигается в центр внимания. Улыбнутся хозяева хорошей погоде — в ответ им летит прилипчивая кумулятивная граната: «Когда я навещал Солженицына в загородной резиденции, стояла примерно такая же погода, как сейчас…» Похвалят русскую литературу, и получают историю о том, как плакали артистки и генералы над его романом о заразной медсестре. А олигархи, чекисты и вице-премьеры толкались в очереди за автографами на презентации его книги в Госдуме. Устроители форума теряются в догадках: что за великий писатель приехал к ним в гости? То ли бывший сокамерник господина Солженицына, то ли летописец олигарха Абрамовича, то ли будущий выдвиженец на Нобелевскую премию? И, отводя в сторонку членов делегации, интересуются: «А что еще написал этот господин, кроме романа про медсестру, который мы, к сожалению, не читали?»
Выложив о себе все самое выгодное и эффектное, поручики Ржевские становятся скучны и печальны, как сморщенный воздушный шарик. Говорить о других им неинтересно. Хмуро шевелят бровями на заседаниях, глубокомысленно изучают потолок, и ничего кроме злых реплик от них не услышишь. Льнут к влиятельным москвичам — заискивающе улыбаются, подкручиваясь под низкорослого критика с седой щеточкой усов, а вернувшись в земляческую компанию, вновь становятся хмурыми и недоброжелательными. Лишь иногда мелькнет в глазах азарт рассказчика: «Вот вы говорите, кресло мягкое. А я вам сейчас расскажу, на какое кресло меня однажды посадили в красноярском дворце культуры!..»
Когда наш поезд прибыл на вокзал, я потянул из-под лавки чемодан, мечтая выбраться на перрон и не слышать нудного голоса, который преследовал нашу писательскую компанию все пять дней поездки — и тут пронзительная боль вступила в поясницу. Я ойкнул и сел. Хорошо, что сын встречал меня с машиной.
С радикулитом я пролежал дней десять. И сжег кожу на пояснице, намазывая ее, для усиления эффекта, сразу всеми рекомендованными в аптеке средствами. Кожа скаталась, как портянка, обнажив кровяной ремень с прозрачными капельками лимфы. И пять утомительных дней рядом с литературным поручиком Ржевским показались мне пустяком, легким развлечением, сюжетом для небольшого рассказа…
2005 год
Гурьевой-Стрельчунас:
