И почему Синод отлучил его от Церкви?
«243. Первый и самый обычный соблазн, который захватывает человека, есть соблазн личный, соблазн приготовления к жизни, вместо самой жизни. Если человек не сам придумывает это оправдание грехам, то он всегда найдет это оправдание, уже вперед придуманное людьми, жившими прежде него.
244. Теперь мне можно на время отступить от того, что должно и чего требует моя духовная природа, потому что я не готов, — говорит себе человек. — А вот я приготовлюсь, наступит время, и тогда я начну жить уже вполне сообразно со своей совестью.
245. Ложь этого соблазна состоит в том, что человек отступает от жизни в настоящем, одной действительной жизни, и переносит ее в будущее, тогда как будущее не принадлежит человеку.
249. Для того, чтобы не подпасть этому соблазну, человек должен понимать и помнить, что готовиться некогда, что он должен жить лучшим образом сейчас, такой, какой он есть».
Хочу ввести тему соблазнов в «Шута». Хорошо сказано о соблазне товарищества: свой или чужой для людей важнее, чем правда-неправда; товарищество понимается в широком смысле, даже национально- государственном.
Пью редко. Больше двух месяцев не пил, а перед Ноябрьскими выпил и пропил сразу 50 рублей. Обещали отдать компаньоны, но пока не спешат.
Тревожно в мире. Рейган, собака, заявил, что начинается решающий момент в схватке с коммунизмом, Армагеддон, дескать, близок.
А другая собака, хорошая, Дамка, которую я год назад нашел с запутавшимся в кустах поводком и привел к нам в вагончик, и дал кличку, родила шестерых щенят. Дамка не подпускает к ним посторонних — бросается с лаем и двух шоферов уже покусала. Черная, кудрявая, уши, как у спаниеля, но высокая и прыгучая. Что за порода, никто не знает. И щенки в нее мастью. Каким-то образом вычисляла, когда мое дежурство, и приходила встречать меня к электричке на платформу «Татьянино». И шла со мной до гаража, припрыгивая и гавкая.
Максимка растет, задает недетские вопросы про деньги, начальник ли я и т. п.
В дневник стал писать без особого желания. Почему?
Живу какими-то рывками. Но работаю почти ежедневно. Вернее — еженощно. А получается плохо.
Так вот и живу.
Не бегал уже дней 20. Потому что джемпер с дырками на локтях. Это причина или повод? Скорее, повод.
Решил — буду делать теплицу для рассады. И Подпальный убедил, и пример соседа внушительный. Выращивание рассады займет три-четыре месяца в году. Но кто будет продавать, пока не ясно.
Смотрели с Ольгой фильм «Берег». Красивые слайды к роману — на большее он не тянет. Уверен, в печати будут хвалить, т. к. роман удостоен Госпремии и Бондарев сейчас в фаворе.
Пишу «Этажи» и по кускам читаю Коле Жильцову по телефону. Ему нравится. Мне не очень. Сейчас мой герой — начальник пожарной части — на 4-м этаже, отдыхает. Сидит, бедолага, на чужом балконе в тренировочных штанах, майке и босиком. Остался последний рывок до своей квартиры. И темно на улице, и сыро, и ветрено. И обнаружить себя нельзя.
Впервые пишу сразу на машинке. Использую длинные сложносочиненные предложения и замысловатые обороты — экспериментирую.
«Как вышел Фаддей Кузьмич Евсюков вытрясти, на ночь глядя, ведро в мусоропровод — в домашних тапочках на босу ногу, синих трикотажных штанах и в майке, — так в этом куцем наряде и остался на прохладной по осенней поре лестнице. Дернуло легким сквознячком, и шоколадная коленкоровая дверь тихо щелкнула добротным импортным замочком, из тех, что непросто встретить в продаже».
Интересное слово — вольничать. Что вы вольничаете? Прекратите вольничать!
Какой-то гад в неустановленной квартире нашей лестницы играет вечерами на флейте. А может, и на дудочке. Не исключено, что и на пастушьем рожке. Или жалейке. И тоскливо играет, заунывно. Может, он дрессирует кобру?
Вчера поздно ночью закончил «Этажи» или «Случай с Евсюковым». Полтора авторских листа. Сокращать и править!
Стукнуло 35. Экспромтом навестили родственники. Из вежливости поговорили о моих литературных делах, вспомнили родителей, нашу былую семью. Вера принесла слайды и диаскоп. Смотрели картинки времен строительства дома.
— Хорошая была компания, — с грустью сказал Скворцов.
Вера сказала, что наш дед Павел Каралис был архитектором вокзала в г. Великие Луки. Вокзал во время войны разбомбили, но часть вроде осталась. И куда делся дед, почему отец в семнадцатом году оказался старшим в семье, никто не знает. Сестра сказала, что наш отец, пока был молодой, всё время ждал весточки от деда…
Отвез «Этажи» Спичке.
Аркадий, помню, поучал меня: «Никогда не трактуй замечания критиков в свою пользу — дескать, они не понимают. Постарайся разобраться, в чем суть. Исключения составляют записные идиоты, непрофессиональные читатели и цензура. На них можно плевать. Но осторожно, особенно на последних».
На семинаре Бориса Натановича Стругацкого, куда меня взяли кандидатом, я слышал две присказки:
1. Писатель — это не тот, кто пишет, а кто печатается. Шутка.
2. Писатель — это не тот, кто печатается, а кого читают. Это сказал Б. Стругацкий. Сказал серьезно. Еще Стругацкий говорил — передаю своими словами: «Относитесь к критике спокойно. Запомните, что какую бы ерунду вы ни написали, всегда найдется человек, которому она понравится. И какой бы шедевр вы ни создали, всегда найдутся люди, которых он оставит безразличными».
Вновь взялся за «Записки шута». Название и сюжет надо менять. «Шут» — слишком многообещающе. Ждешь от героя россыпей юмора и шуток. А идея в другом. Вещь должна быть с грустинкой, но оптимистическая.
Из уроков Горького: «Определение, выраженное причастием, можно заменить отдельным предложением».
Вчера нашел в столе первый вариант «Феномена Крикушина», отпечатанный на тонкой бумаге, купленной несколько лет назад в Соснове. Помню, приехали с Ольгой на велосипедах за молоком, и я обнаружил в универмаге дефицит — дешевую и чуть желтоватую бумагу, пачку в две тысячи листов. Ольга дала деньги с неохотой, но промолчала.
Я взвесил пачку на руке и самоуверенно сказал:
— Испишу всю эту бумагу и стану писателем! Вот увидишь!
«Литературная учеба»: «Путь к литературному Олимпу должен быть выстлан листами неопубликованных произведений».
Две тысячи страниц исписал, а писателем еще не стал.
