Гена. А, теперь я понял. Вот, значит, почему вы меня тогда переспросили. Выходит, и правда, Крылов про ворону и лисицу не сам придумал. Жалко. А я-то думал... Но разве ж так можно, Архип Архипыч: друг у дружки списывать? И зачем, главное?
Профессор. Ох, Гена, и словечки же у тебя! Ладно, об этом потом. А пока скажу только, что у некоторых басен история, пожалуй, еще подлиннее. Ну, вот, например, помнишь такую – «Дуб и трость»?
Гена. Помню. Мы ее проходили. Там рассказывается, как росли рядом дуб и трость – ну, то есть тростник, тростинка, – и как дуб вдруг начал хвалиться. Ты, говорит, бедняжка, от самого слабого ветерка и от того гнешься, а я наоборот: мне все грозы хоть бы что. Ну, тростинка ему отвечает, что он ее зря жалеет: она хоть гнется, да зато не ломается. А в конце... Погодите, я, кажется, даже до сих пор помню, как там у Крылова. Минуточку... Вот, вспомнил!
«Едва лишь это Трость сказала, Вдруг мчится с северных сторон И с градом, и с дождем шумящий Аквилон. Дуб держится – к земле Тростиночка припала....» (Нет, все-таки запнулся. Пробует вспомнить.) Дуб держится... Дуб держится...
Профессор. Ладно, давай напомню:
«Бушует ветр, удвоил силы он, Взревел и вырвал с корнем вон Того, кто небесам главой своей касался И в области теней пятою упирался». Гена. Точно!
Профессор (не без иронии, конечно). Спасибо за комплимент. Так вот. Сюжет этой басни возник еще в шестом веке – заметь, до нашей эры – у древнего грека Эзопа. Потом, как водится, про дуб и трость писали: во Франции тот же Лафонтен, а у нас... загибай пальцы... Сумароков, Нелединский-Мелецкий, Княжнин, Дмитриев, Хвостов, Крылов...
Гена. Шесть!
Профессор. Куда торопишься? Разве это все? И после Крылова басни на тот же сюжет сочиняли те, про которых ты небось даже и не слыхал: баснописцы Бенитцкий, Иванов, Маслович, Зилов...
Гена. С ума сойти! И охота же им была одно и то же повторять!
Профессор. Или, как ты высказался, списывать друг у дружки? Нет, дорогой. Они – или, точнее, лучшие из них – не только не списывали и не повторялись, но, напротив, говорили каждый свое. По-своему. И даже спорили один с другим!
Гена. Шутите, Архип Архипыч? Писали тысячу лет одно и то же – и спорили? Интересно, как это у них получалось? Может, объясните? (Он так уверен в грядущем поражении профессора, что не скрывает ехидства.) Если, конечно, сумеете...
Профессор (как видно, насмешка Гены его задела). Ах, вот ты как! Хорошо же. Передай-ка мне книгу. Спасибо. Итак, открываем ее, ну, скажем, на странице 92. Сумароков. Восемнадцатый век. Басня «Дуб и Трость».
«Дуб Трости говорил: «Конечно, Трость, Тебе долгонько рость...». (Обрывает самого себя, то есть, вернее, Сумарокова.) Впрочем, знаешь, Гена, что мне пришло в голову? Поскольку, как я вижу, ты заранее настроен скептически, а во всяком споре нужен арбитр, давай и мы такого найдем.
Гена. Пожалуйста. Только кого?
Профессор. Да есть у меня одна кандидатура. Правда, тебе она может показаться несколько неожиданной, но тем лучше... Словом, собирайся! Отправляемся в гости... Сейчас сам увидишь, к кому.
Да, надо признать: догадаться, кого Архип Архипыч выбрал в арбитры, было бы нелегко. Это совсем не тот литературный персонаж, к разуму и сердцу которого нам с вами захотелось бы обратиться для решения спора. Короче, это Павел Афанасьевич Фамусов.
Фамусов (пока мы видим, вернее сказать, слышим его в самом что ни на есть привычном положении).
Петрушка, вечно ты с обновкой, С разодранным локтем. Достань-ка календарь, Читай не так, как пономарь, А с чувством, с толком, с расстановкой. Постой же. – На листке черкни на записном, Противу будущей недели... Но тут от его домашнего благодушия не остается и следа. Он резко меняет свой тон, да и не только тон. Слов, которыми он вот-вот заговорит, не найдешь в комедии Грибоедова, и (что уж там скрывать?) с грибоедовскими им не тягаться. Ничего удивительного: это плоды того эксперимента, который проводит Архип Архипович, а он – не поэт. Он всего только профессор.
В общем, вот что кричит этот переменившийся Павел Афанасьевич; хорошо, хоть в рифму с тем, что сказал раньше.
Что это? Кто? Ко мне, без спросу, в дом? Как вы проникли? Как посмели? Профессор. Вы, разумеется, правы, Павел Афанасьевич! Это с нашей стороны непростительная дерзость. Но позвольте объясниться. Дело в том, что у нас с моим юным другом возник вопрос, который требует немедленнейшего разрешения. И я подумал: Фамусов, именно Фамусов, никто иной, как Фамусов, способен нам помочь!
Фамусов (смягчается, потому что при всем своем уме падок на лесть,
