хотя, как скоро выяснится, Архип Архипович не кривит душой. Ну разве чуть-чуть преувеличивает).
Взаправду так? Вам надобен совет? Премного удивлен: ведь наш новейший свет, Увы, таков, Что стариков Не токмо чтить, а слушать-то стыдится... Что ж, коли надо, я помочь готов. Прошу, сударь, садиться. Профессор. Благодарю. И позвольте сразу к делу. Я полагаю, Павел Афанасьевич, вам известно имя Александра Петровича Сумарокова?
Фамусов.
Известно ли? Вы, сударь мой, шутник! Кого ж тогда и знать? Не ту ль ребячью стаю, Не авторов ли новомодных книг, На коих разве Чацкие взрастают? Нет, Сумароков был не то, что ныне, – Он государыне служил Екатерине! А как писал! Как величав был слог! Ну, кто б из нынешних сравняться с этим мог? (Декламирует торжественно и прочувствованно.)
«Иди ж, душа, во ад и буди вечно пленна! О, если бы со мной погибла вся вселенна!» Профессор. Я очень рад, что вы так хорошо знаете трагедию Сумарокова «Дмитрий Самозванец». Но нас сейчас больше занимает совсем иное его сочинение. Басня «Дуб и Трость». Если помните, в ней идет спор между несгибаемым дубом и тростником, который готов гнуться при самом слабом дуновении самого слабого ветерка. А в финале вдруг налетает Борей, или Аквилон, – так греки и римляне, а за ними стихотворцы именовали суровый северный ветер, – и вот...
Фамусов.
Неужли память ваша покороче, Чем воробьиный нос? Не я ли вам сказал: Мной Сумароков чтим превыше прочих! Я с детства твердо помню сей финал И с той поры не позабыл нимало. Вот он! (Патетически, всеми силами души и голоса выражая отвращение к Дубу.)
«Трость гнется. Сила ветрова пропала. А он на гордый Дуб жестокость устремил. Дуб силен; но того сил ветра не имеет, А гнуться не умеет; Ударил ветр и Дуб тотчас переломил. Крепчайша сила древо сшибла, Дуб пал – и Дуб погиб, спесь пала – и погибла». А? Слышите ль, что говорит поэт? Не будь спесив и горд – в том пользы вовсе нет. А коли вовремя при случае согнешься, То в милости царей не ошибешься. Гена. Ну, Архип Архипыч, хорошенького вы арбитра выбрали! (Фамусову.) Значит, по-вашему, лучше уж подхалимом быть, чем гордым? Да?
Фамусов (как говорится, возвращаясь на круги своя).
Вот то-то, все вы гордецы! Спросили бы, как делали отцы? Гена. Знаем, знаем! Читали. Сейчас про своего дядю, про Максима Петровича рассказывать начнете. И про то, как он на золоте едал, и как при Екатеринином дворе служил...
Профессор. Гена, не перебивай старших!
Но он напрасно беспокоится: Фамусова перебить не просто.
Фамусов.
...Когда же надо подслужиться, И он сгибался вперегиб: На куртаге ему случилось обступиться; Упал, да так, что чуть затылка не пришиб; Старик заохал, голос хрипкой... Гена (презрительно). «Был высочайшею пожалован улыбкой...» Говорю же, читали! И главное, нашли чем хвастаться!.. Хотя вам ведь только такие и нравятся, кто почище любого тростника гнется. Вот именно – вперегиб! Молчалины всякие. Льстецы, хитрюги, трусы, твари!
Фамусов.
