И власть тиранов задрожала...» Или нет, лучше я вам другие прочту. Те, которые он сочинил, когда про смерть Пушкина узнал...
«Блажен, кто пал, как юноша Ахилл, Прекрасный, мощный, смелый, величавый, В средине поприща побед и славы, Исполненный несокрушимых сил...». Здорово, правда?
«А я один средь чуждых мне людей Стою в ночи, беспомощный и хилый, Над страшной всех надежд моих могилой, Над мрачным гробом всех моих друзей. В тот гроб бездонный, молнией сраженный, Последний пал родимый мне поэт... И вот опять Лицея день священный, Но уж и Пушкина меж вами нет...». Сирано (растроганно).
Мой бог! Какое сердце! Что за ум! Как живо в нем святое чувство – дружба!.. Нет, нет, здесь объяснять совсем не нужно, Куда его зовет полет свободных дум! Безумец? Да! Как славный Дон Кихот, Как я, простите мне мою нескромность... И где ж постичь души его огромность Тому, кто мелко мыслит и живет, Кто в пошлости влачит свой жалкий век, Кто сумасшедшим вслух зовет героя?.. Уверен я: поэт и человек, Он должен был за правду стать горою, И, видя, что вокруг царит порок, Он в ножнах шпаги удержать не мог! Гена. Точно! Так все и было! Кюхельбекер, он еще когда в школе учился, ну, в лицее то есть, все время о свободе мечтал. А когда декабристы на царя восстали – вот именно, как вы ска зали, за правду, – то и он среди них был. Даже на самой Сенатской площади, куда они своих солдат вывели и где царь их расстрелял...
Сирано.
Их? Расстрелял? За правду?.. Черт возьми! Хотел бы я быть с этими людьми! Гена. Да, это здорово было бы! Только... (Вздохнул.) Нельзя!
Сирано.
Вот как? Вы обижаете меня! Зачем же я тогда рожден солдатом? С кем быть в беде мне, если не с собратом, А он мне больше, чем собрат, – родня! Роднее вы не сыщете вовек На всей земле, как ни вращайте глобус... Да, кстати. А каков был человек, С которого и вылеплен сей образ? Гена. То есть каким Кюхельбекер на самом деле был? Да вот таким и был, как в книге описан!
Сирано (дружелюбно и чуть снисходительно рассмеявшись; так смеется человек, хорошо относящийся к собеседнику, но несколько сожалеющий о его, собеседника, наив ности и неосведомленности).
Простите... Здесь пристала бы серьезность, Но, право, вы ударились в курьезность! Читателям всех просвещенных стран Известно: мой творец – Эдмон Ростан. Но уж не знаю, кстати ли, не кстати ль Напомнить вам, что я и сам писатель. Я и творец, и я же персонаж: Два облика в одном – слуга покорный ваш. И двусторонне ведомо мне, как И из какого все печется теста... Поймите, друг мой: тот де Бержерак, Что жил на самом деле, как известно, Был... как сказать... похож и не похож На то, что зрите вы перед собою. Он был нельзя сказать, чтобы пригож, Но уж не так носат. Притом, не скрою, Он не чурался дружества вельмож И ими был, увы, пригрет порою... Короче: он – одно. Другое – я. И в этом участь славная моя!
