предостаточно, и я не мог отделаться от наваждения: все мне чудилось, что поверх стука мисок, звяканья кубков и возгласов пирующих плывет неумолчно тревожный ледяной звон.
Оно конечно, с голоду за накрытым столом еще и не такое причудиться может. Все-таки вдыхать ароматный пар, облизывать тайком запекшиеся губы и прикусывать кончик языка, чтобы не так жажда мучила... да, это удовольствие своеобразное и не всякому доступное. При случае попробуйте, а с меня и одного раза довольно.
И все-таки... хоть я и пытался уверить себя, что ничего такого-этакого нет, а если что и есть, так оно мне с голодухи показалось... пытался — и не мог.
Слишком уж живы были в моей памяти наставления всех троих Шенно. Какой-никакой, а я теперь князь их Дома. И как себя князьям и прочим вельможам вести по какому случаю полагается, знать должен. И знаю. Назубок выучил. Знаю.
Совсем не так им себя вести полагается.
Или я все-таки ошибаюсь?
Нет, я не идиот. Как предписано и как на самом деле бывает — далеко не одно и то же. Это я понимаю. Но даже если причесть разницу между предписанным и обыденным — странным он был, этот обед.
Очень и очень странным.
Сиживал я однажды на креслице, которому недоумок мастер приделал не три, а четыре ножки, да притом все чуть-чуть разной длинны (спьяну, что ли?). Так вот, еще и обед начаться не успел, а мне мигом вспомнилось то злополучное сиденье. Совершенно так же я себя почувствовал: сиди замерев, словно по струночке, и даже моргнуть опасайся. Ибо стоит совершить одно-единственное неловкое движение, и все тут же накренится, перескособочится, полетит вверх тормашками невесть куда, со звоном, с грохотом... нет, и в самом ведь деле похоже.
Сперва нам с Тхиа отрекомендовали всех присутствующих. Уже на одиннадцатом госте я безнадежно сбился, пытаясь упомнить, кто здесь светлость, кто высокородие, а кто всего-навсего задрипанный сударь. Тхиа, тот и бровью не повел, безошибочно титулуя всех, как подобает. С одного раза он их запомнил, что ли? Не иначе, это у вельмож врожденная такая способность. Мне так нипочем не смочь. Я сходу завяз во всех этих боковых, младших и прочих ветвях, а Тхиа умудряется как-то вникнуть.
— Никогда из меня вельможи не получится, — шепнул я Тхиа почти не разжимая губ. — Как ты их всех не путаешь? Хотя тебе наверняка легче.
— Почему? — поинтересовался Тхиа; губы его и вообще не двигались, насколько я мог судить. Ай да Майон!
— Ты ведь их наверняка раньше видел, — прежним манером объявил я.
Тхиа не позволил усмешке коснуться даже уголков рта, но я ее все равно чувствовал, эту усмешку.
— Именно что нет, — ответил он так же незаметно. — Почти никто из них при жизни отца в доме не бывал. Разве что в мое отсутствие, да и то сомнительно. Не того полета птицы. Отец, знаешь ли, в знакомствах переборчив был, и чинами, и родом, и прочим таким очень даже считался... интересно, да?
Интересно — это еще не то слово! Что же за люди так искренне соболезнуют юному наследнику и с таким энтузиазмом оплакивают совсем им, в сущности, незнакомого покойника? Что незнакомого, ясно и без слов Тхиа. Возможно, те, кто знал отошедшего в мир иной Майона Хелойя лично, тоже могли бы его оплакать — но в совершенно других выражениях! Чтобы почтить память Майона Хелойя теми речами, которые я услышал за столом, нужно совершенно себе не представлять, что он был за человек.
И лица, лица! Вот точно такое выражение наблюдал я на физиономии Фарни Лонса, когда этот обжора втихаря лопал купленные в городе, несмотря на мой запрет, сласти. Ведь знает, что нельзя ему, что разнесет его поперек себя шире, да и Патриарх, то есть я, не велел, а все ж таки жрет. И если очень ему повезет углядеть, как я приближаюсь, припрятать сласти и утереть губы, то... да, именно с таким выражением лица он меня и встречает. Ну, не совсем, конечно, с таким. Господа вельможи умеют лицом своим управлять получше простяги Лонса. Однако сходственность несомненна.
Да и губы не так чтобы хорошо утерты. Я сперва понять не мог — не всякий день с высокородиями за одним столом сидеть приходится — но понемногу сообразил. Одеты гости кто как — одни побогаче, другие победнее, но разница между ними невелика. Правильно они одеты. Как и полагается младшим, побочным, провинциальным и им подобным. Мой наряд богаче, хоть я и со вчерашнего дня вельможа, да и ветви младшей... или боковой? По сю пору путаю иногда... нет, младшей все-таки. На плаще моем дорожном шитье пышнее и кайма шире. Нет, одеты гости дорогие как раз правильно. А вот украшения на них совсем уж несообразные. Чтобы на такое тряпье (не с точки зрения Дайра Кинтара, конечно, а по мнению князя Дома Шенно)... чтобы на такое тряпье да этакие камни наворачивать — немыслимо! Да за малейший камешек из этих подвесок-колечек-побрякушек всю компанию гостей можно не только в драгоценную парчу и шелка укутать, а еще и похоронить во всем этом убранстве в мраморных гробах!
Может, я и неправ. Неоткуда мне в драгоценностях уметь разбираться. На свалку самоцветы обычно не выбрасывают, а я где и рос! Может, камни и вовсе ненастоящие. Но тогда... тогда дело и вовсе непонятно оборачивается. Чтобы взаправдашний аристократ, пусть даже младший, побочный, провинциальный и вообще какой угодно на себя стекляшек понацепил? И куда — на поминальную трапезу? У кого — у Майонов в доме? Вот уж где граненым стеклом форс пускать самое место!
И все-таки камни, наверное, поддельные. Слишком уж они большие для настоящих.
Странные гости. Очень странные.
А манеры у них и того загадочней.
Один за одним — будто сговорились они меж собой, честное слово! — гости вставали и заводили одну и ту же короткую, но занудную речь. Высказывали соболезнования. Оплакивали бесценную утрату в лице покойного — тоже мне, сокровище выискали! Заверяли в своем безмерном сострадании. И все это — вот провалиться мне на месте — если и не слово в слово, то почти.
Рехнуться можно. Что ж это господа почтенные гости — одну речь на всех впопыхах придумали, а теперь излагают, кто как запомнил? А от себя никто ничего прибавить так-таки и не в силах? Хотя... а если нельзя прибавлять? Вдруг так и полагается? Ритуал у них, у вельмож, такой. Церемония. И нарушать не моги. Я ведь об этих церемониях вельможных не до конца все знаю. Может, у них так и надо. Гиблое дело: сидеть и выслушивать из конца в конец одно и то же. Сколько гостей понаехало, столько раз и выслушивать. Правда, когда меня в клан Шенно принимали, каждый гость меня своими словами приветствовал, а не по зазубренному шпарил. Да, но меня и не поминали. Я ведь не умирал, а рождался, если на то пошло. Почем я знаю, как у вельмож на поминках речи произносить принято?
А не знаешь, Дайр Кинтар, так и не вмешивайся. Сиди и слушай. Ничего, бывали в твоей жизни передряги и пострашнее.
Хотя гостей много. И произнести потребную по ритуалу тягомотину успели далеко не все. Едва ли половина.
А, проваль — пить хочу!
Когда же это кончится?
Я уже не слушал. Не мог слушать. Да и зачем, собственно, если ни одна из речей ничем существенным от других не отличается? Ну ни на волос разнообразия.
А ведь я ошибся.
Следующая речь отличалась от остальных.
И сильно.
Это спервоначалу изощрялись в занудстве люди все больше солидные, положительные. Оно и правильно: старших надо уважать. Кому и предоставить право первыми заморочить голову юному наследнику, как не им? А вот следующим речь держал долговязый недокормыш, только-только успевший избыть юношеские прыщи. Первым из молодых произнести речь после старших! Такой почет оказался юнцу явно не по плечу. Он запнулся несколько раз, постоянно начиная с самого начала, да вдобавок беспрерывно крутил на пальце огромный перстень. Люди, когда волнуются, часто не могут успокоить руки. Да будь он неладен со своим кольцом! Я от этой побрякушки треклятой глаз не мог отвести. Бывает же — кто-то один кашлянул, и все остальные следом, пусть и не особо хотелось. Или кто-то начнет пальцами по столу мотивчик выстукивать, и ты вдруг ловишь себя на том, что и твои пальцы подергиваются в такт. Заразная
