это штука — чужие безотчетные движения. Липучая. Если поймаешься, нипочем не отцепишь. Вот и я на перстень поймался. Смотрю и смотрю, будто мне больше смотреть не на что. Вертит его костлявый обалдуй туда-сюда — не то от волнения, не то мешает ему кольцо с мыслями собраться. Мне бы наверняка помешало. Велико ведь оно парню, сразу видать. А он все едино перстень нацепил — нет, чтобы сперва по руке подогнать. Или фамильные ценности переделывать нельзя?
И тут кольцо наконец-то слетело с пальца своего незадачливого обладателя.
Ничего удивительного. Если что такими трясучими руками вертеть, обязательно упадет. Перстень соскочил с пальца и плюхнулся прямехонько в блюдо.
И началось...
Вообще-то я хоть и не вельможа, но выуживать колечко из соуса посреди поминальной речи даже и я бы не стал. А вот этот обалдуй — стал. Он поперхнулся фразой и ринулся искать перстень в блюде. Несколько раз он черпанул соус ложкой, а потом — я не мог поверить своим глазам — отшвырнул ложку и запустил руки в блюдо. Ложка влетела куму-то в лоб, но неудавшийся речедержатель и внимания не обратил на разъяренный вопль жертвы. Он шарил по блюду, как сумасшедший, а потом... потом взял это самое блюдо и вывернул!
Четверо гостей, равных ему по рангу, а потому имевших несчастье оказаться с ним за одним столом, ринулись во все стороны, спасаясь от потоков соуса. Столик накренился. Облепленный приправами до полной неузнаваемости перстень показался-таки на мгновение, покатился, заскользил по столику вниз. Владелец ястребом кинулся на кольцо, запнулся ногой о столик и с грохотом рухнул, увлекая злополучный стол за собой.
Воцарилась нехорошая тишина. И только Тхиа рядом со мной издал долгий еле слышный изумленный выдох. Еще бы не изумленный! Интересно, в вельможных домах такие представления часто устраивают или как? Я ничего подобного даже в дешевых трактирах не видывал, честное слово. И кто это всего несколько минут назад решил, что никаких занимательных сюрпризов ожидать не стоит? Ошибся ты, Кинтар. Оказывается, поминки в великокняжеском доме — штука очень и очень занятная.
Гости меж тем мало-помалу оправлялись от неожиданности. Кто как мог, конечно. Одни бранились сквозь зубы — ну, это вполне понятно. Другие придирчиво осматривали свои ничуть не пострадавшие одеяния. Кое-кто горячо и сбивчиво приносил Тхиа всяческие извинения, хотя набезобразили вроде и не они.
Виновником переполоха всецело завладел дядюшка Кадеи.
— Такое горе! — веско восклицал он, покуда слуги сноровисто подымали и обтирали совершенно уже обалдевшего кольцевладельца. — Такое горе! Но ведь и в руках себя держать надобно! Уж коль скоро голова от скорби закружилась... ну, бывает, надо о стол опереться... но разве можно совсем уж не глядеть, обо что опираетесь, друг мой!
Обеспамятевший друг даже кивнуть дядюшке не смог... хотя, по-моему, все же попытался.
— Вам следовало предупредить, — вещал Кадеи, наматывая на руку салфетку, — что вы не в силах совладать со своим горем. Разве кто посмел бы принудить вас говорить, когда у вас такое горе?
— Воистину, дядюшка, — с безупречной доброжелательностью произнес Тхиа. — Я едва сдерживаю слезы, созерцая столь тяжкую и искреннюю скорбь. Какая там речь! По-моему, даже на присутствии так тяжко удрученного человека настаивать, и то неловко.
Ах ты, маленький мерзавец! Нет, но каково самообладание, а? Раскрой я рот — и вмиг бы зашелся хохотом. Потому и молчу. А Тхиа все нипочем. Даже голос не дрогнул. Ни смешка, ни даже натуги. Благородная грусть, и ничего более.
— Конечно, — подхватил дядюшка. — Безусловно! Не следовало мне настаивать... ох, не следовало. Если высокое собрание меня извинит, я хотел бы сопроводить его двоюродную светлость, дабы он мог предаться своей скорби вдали от наших нескромных глаз.
Какую-какую, простите, светлость?!
Впрочем, какой бы светлость ни была, а управился с ней дядюшка отменно. Рукой, обернутой в салфетку, он ухватил юнца под локоток и потащил его к двери, не переставая вполголоса журить.
Дверь захлопнулась. Спустя мгновение до моего слуха донесся еще один хлопок, негромкий, навроде эха. Ай да дядюшка! Это какую же оплеуху отвесить надо, чтоб ее через тяжеленную дверищу слышно было?
Вернулся дядюшка очень скоро, а слуги навели порядок и того скорее. Что за способами покойный господин Майон Хелойя сумел так неправдоподобно, нечеловечески вышколить своих слуг? М-да... неудивительно, что Тхиа отсюда сбежал при первой возможности.
Все еще бледный, но улыбающийся дядюшка воздвигся за своим столом с поднятым кубком.
Все верно. Самая пора попытаться как-то замять случившееся. Сгладить неловкость, одним словом. Однако досадное происшествие произвело на господина Кадеи слишком уж глубокое впечатление.
— Выпьем за здоровье покойника! — возвестил он, обеими руками сжимая свой кубок.
Гости ахнули, словно по команде.
За здоровье, значит, покойного. Сильно сказано. Крепко. Я бы так не смог. А за будущий счастливый брак усопшего он, часом, выпить не собирается?
Обведя взглядом перекошенные рожи гостей, дядюшка явно сообразил, что стряслось нечто не совсем то. Но вот что именно, уразуметь не сумел. А между тем поминки должны были продолжаться своим чередом, как ни в чем ни бывало. Безобразие следовало прекратить любой ценой. Однако дядюшку откровенно заклинило. Несколько раз он открывал рот — и вновь закрывал его, не в силах произнести ничего остроумного и подобающего случаю. Лицо его побагровело от натуги.
— Выпьем за здоровье покойного! — с нажимом повторил он.
Гости, уставясь в пространство печально покорным взором, похватали свои кубки и принялись быстро заглатывать их содержимое. Винопитие если и не избавляло гостей от срама, то хотя бы позволяло спрятать глаза, и предались ему почтенные господа с таким пылом, что глядя на них, положительно делалось нехорошо.
— Я сказал «выпьем», а не «напьемся», — тихо скомандовал Кадеи. Так тихо, что я его почти и не расслышал. Скорей уж по губам прочитал.
Ах, вот даже как?
Кстати, ведь и верно: до сих пор гости едва пригубливали свое питье. Странноватые поминки, если вдуматься.
Дядюшка с облегчением перевел дух и подошел к нам.
— Тхиа, мальчик мой, — с отеческой укоризной принялся он увещевать хозяина дома, — ты так мало кушаешь...
— Я вообще не кушаю, дядюшка, — безмятежно напомнил Тхиа. — У меня пост.
Нечего и говорить, что пиршественную залу я покинул, невзирая на голод, в наилучшем расположении духа, довольный и благодушный. Тхиа был, скорее, напряжен — но не каменной судорогой статуи, поддерживающей дворцовый карниз, а веселым напряжением туго скрученной пружины, предвкушающей миг освобождения. Что бы ни тревожило его до сей поры — но тревоге его суждена была недолгая жизнь: миг решающих действий явно близился.
Я в простоте душевной полагал, что стоит нам остаться наедине, как Тхиа тут же и посвятит меня в свой тайный замысел. Не тут-то было. Когда слуга пожелал молодому господину и его высокородному гостю спокойных сновидений и отбыл восвояси, Тхиа и словечка не проронил. Он распахнул дверь моей спальни — медленно, с нарочитым скрипом — но входить не стал и меня не пустил. Потом он, сделав мне знак сбросить обувь, захлопнул дверь и зашагал по коридору. Пришлось последовать за ним босиком. По каменному полу. Ну почему спальни расположены на нижнем этаже? Не иначе, чтобы при случае в окошко сигать сподручней было. Зато на верхних этажах полы не каменные, а деревянные... насколько я успел заметить.
Ладно, босиком так босиком. Выбора у нас нет. Уж коли Тхиа взялся дверью скрипеть, а потом с топотом ломиться в собственную спальню, заставив меня пробираться тихомолком... ясно же, что замок прослушивается сверху донизу. Так что в ближайшее время на разъяснения мне лучше не рассчитывать.
Хотелось бы знать — а где, в таком разе, Тхиа рассчитывает переговорить со мной с глазу на глаз?
