шайки обирают их кошельки. Получив разъяснения от Покойника, Кэссин предпочел впредь Гвоздя не перебивать и вообще помалкивать. По правде говоря, он не был особенно расположен к разговорам. Его снедало нетерпение. Дожди вынудили его оставить занятия на целую неделю: таскать с собой книгу под дождь Кэссин не решался, да и что увидишь в непроглядных мокрых потемках? Читать в Крысильне можно, только если свет зажечь, так ведь мигом все проснутся, и Гвоздь — первый. Заниматься же без книги Кэссин пока еще не отваживался. Так что ему оставалось лишь сидеть в Крысильне и проклинать мерзкие дожди. Хотя только ли проклинать? Может, и благодарить тоже? Пока льют дожди, никаких рассказов на куче старых ящиков не предвидится. И не потребует назад старую книгу ее таинственный обладатель. Ведь не явится же он, в самом деле, в Крысильню, чтобы дослушать до конца историю злокозненного мага. Пока льют дожди, Кэссину не придется расставаться со своим сокровищем.
Так-то оно так, но ожидание измучило Кэссина свыше сил. Он мог думать только об одном и думал об этом неотступно. Он забывал о голоде и жажде и, лишь когда все остальные побегайцы садились за еду, чувствовал, что голоден. Он пропускал мимо ушей морские байки Морехода, сбивчивые рассказы Кастета и даже захватывающие дух истории Гвоздя слушал вполуха. Он еще заинтересовался «любованием луной», но когда Гвоздь принялся повествовать о том, как с гор нагрянули китобои, неправдоподобность этого события не взволновала его ничуть: с гор — так с гор, китобои — так китобои. Возможно, Гвоздь и подразумевает под этим не совсем то же самое, что и Кэссин... но какая, в сущности, разница?
И только принимаясь за привычный ежедневный труд рассказчика, Кэссин до некоторой степени становился прежним Помелом. Правда, содержание его рассказов поменялось: обычно он предпочитал истории о воинах или ловких мошенниках, а теперь повествовал все больше о магах. Маги его и подвели. С их стороны это было самым настоящим предательством.
Рассказывал Кэссин по-прежнему увлеченно, не жалея подробностей и помогая себе жестами.
— И тогда, — вдохновенно произнес Кэссин, понижая голос до трагического шепота, — великий маг вознес руку над их головами, и по его ладони заструился магический свет...
Баржа взвыл и нырнул под стол. Треножник ринулся к Кастету и впился когтями в его голое плечо — оба они, и Треножник, и Кастет, выразительно мяукнули. Гвоздь бесстрастно выругался.
Кэссин стоял посреди Крысильни. Подражая жесту мага из сказки, Кэссин взмахнул рукой и воздел ее вверх. По его ладони струился магический свет.
Разумеется, окончить историю Кэссину не удалось, да никто от него этого и не требовал. Собственный маг куда ценнее собственного рассказчика, а магический свет на ладони прогнал скуку гораздо основательней, чем обычные рассказы Помела. Побегайцы уже целую неделю отсиживались в Крысильне, и даже самые интересные истории им успели опостылеть до полной обрыдливости. Вопя от восторга, побегайцы облепили Кэссина, словно мухи — леденец. Всеобщей радости не разделял только Гвоздь. Он перекинулся парой тихих слов с Покойником, дождался от него ответного кивка и решительно подошел к Кэссину.
— А ну брысь, босота, — хмуро заявил он. — Нам с магом поговорить надо.
Кэссин не был привычен к изъявлениям публичного восторга, и они его если и не смутили, то утомили почти мгновенно. Так что последовал он за Гвоздем по доброй воле, не чуя ничего дурного. Мало ли от чего Гвоздь не в духе! Он в последнее время и вообще редко бывает в ином настроении.
Однако к Гвоздю присоединился Покойник с не менее сумрачной рожей. Кэссин всерьез забеспокоился. Покойник умнее всех остальных побегайцев... может быть, умнее даже и Гвоздя. Недовольство одного из них могло ничего не значить, но если чем-то недовольны они оба...
— Что стряслось? — спросил Кэссин, едва только Гвоздь с Покойником отвели его подальше от остальных обитателей Крысильни.
— Стряслось! — одними губами усмехнулся Гвоздь. — Нет, вот если б тебя не Покойник привел, я бы и тебе уши на нос натянул, и твоему поручителю.
— За что? — оторопел Кэссин. Он был так растерян, что даже не протестовал.
— Он еще спрашивает! — Покойник возмущенно закашлялся и сплюнул. — У тебя, Помело, червоточина в мозгах завелась, не иначе!
— Слушай, ты, маг недоделанный! — тихо и отчетливо выговорил Гвоздь. — Неприятностей от тебя — на телеге не увезешь. Каюсь, моя оплошка вышла. Мне бы книжонку твою отобрать, пока еще не поздно было, да хобот начистить, чтоб понятие хоть какое проснулось. Я и помыслить не мог, что ты такой дурак. А теперь мы по твоей милости вляпались по уши!
— С какой стати? — Растерянность постепенно проходила, ее место мало-помалу заступал гнев.
— Да ты ему толком объясни, Гвоздь, — вступился Покойник. — У него ведь и правда понятия никакого. Я ведь его потому к нам и привел, что своим умом человек жить не может: чего нет, тем не воспользуешься.
Покойник имел право на такие слова: когда он посоветовал неудачливому попрошайке идти в порт, Кэссин помирал с голоду. В свои двенадцать лет он и представления не имел, как выжить на улице. Но какого рожна Покойнику вздумалось ворошить былое? С тех пор Кэссин и окреп, и поумнел, и научился кой- чему... Да и можно ли говорить о маге словно о дурачке полоумном?
— Объяснить, говоришь... — Гвоздь тяжело вздохнул. — Будь по-твоему. Скажи, Помело, — есть хоть одна шайка в городе, которая живет лучше нашего? Сытнее, вольготней?
Кэссин покачал головой.
— Думаешь, нам так-таки никто и не завидует? Да ты не мотай головой, как больной конь, ты отвечай.
— Завидуют, наверное... — пожал плечами Кэссин,
— Но не трогают, верно? До поры до времени.
— А какая кому выгода нас трогать? — удивился Кэссин. — Если даже найдутся такие, им это ничего не даст. Никому в порту разборки не нужны. И тех, кто на ножах да на кулаках попробует на наше место вскочить, ни грузчики не примут, ни начальство портовое. И еще не сказано, что пострашней будет.
— Соображает, — насмешливо прищурился Покойник.
— Это точно, — вздохнул Гвоздь. — Ложку мимо рта не пронесет. Ради выгоды нас и правда никто не тронет. А если не ради выгоды?
— А ради чего? — Кэссин непонимающе воззрился на Гвоздя.
— А ради того, чтоб нам нос в землю вколотить, — невозмутимо ответствовал Покойник. — Чтобы мы его не задирали слишком высоко.
— Не удержатся наши ребята, — пояснил Гвоздь. — Похвалятся собственным магом. Хоть я им двадцать раз прикажи язык держать за зубами — не удержат. Про собаку твою никто не рассказывал, потому что вспоминать никому не хотелось. Слишком уж страшно. А про огонек на ладони расскажут. И кто в такое поверит? Среди портовой шпаны, видите ли, маг завелся! Охамели сопляки! Возгордились до неприличия! Заелись! Такое о себе возомнили — стерпеть невозможно. Значит, надо проучить.
— Тебя с Кастетом проучишь, — хмыкнул Кэссин.
— Да кто за меня с Кастетом возьмется, Помело ты безмозглое! — взвыл Гвоздь. — Ты бы еще сказал, что найдется такой дурак, который Бантику плюх навешать попробует. Не нас лупить станут для острастки, а мелюзгу. Воробья, Кильку, Морехода... и притом без всякой жалости.
— И что ты нам тогда прикажешь делать, маг-самоучка? — У Покойника нервно дернулся рот. — Если мы в ответ обидчиков отвалтузим, чтобы впредь неповадно, нам и ответят. А мы — им. Ну и дальше той же дубиной по тому же хребту. А ты сам говорил — разборок в порту не потерпят. И выставят нас из Крысильни, как бывшего ухажера с чужой свадьбы. А если стерпеть, смолчать, не ответить — так ведь то на то и придется. Раз мы своих не защищаем — значит не можем. Ну а если не можем... тут уж начнут бить по-настоящему.
— Да еще спрашивать станут, — ввернул Гвоздь, — что же маг ваш, мол, вас не защищает. А ведь ты нас защитить не сможешь, если по чести сказать?
Кэссин задумался: такая мысль ему в голову не приходила. Ответ был очевиден, но сознаваться не хотелось.
— Пожалуй, все-таки нет. — Ох с каким трудом дались Кэссину эти слова. — Пока — нет.
