Иисус из Назарета

открывшейся тайны, опираясь на Псалом 39, который он прочитывает следующим образом: «Жертвы и приношения Ты не восхотел, но тело уготовал Мне. <…> Тогда Я сказал: вот, иду, как в начале книги написано о Мне, исполнить волю Твою, Боже» (Евр 10:5–7; Пс 39:7–9). Вся сущность Иисуса, все Его бытие выражены в этих словах: «Вот, иду исполнить волю Твою». Только теперь мы можем понять до конца, что имел в виду Иисус, когда говорил: «Моя пища есть творить волю Пославшего Меня» (Ин 4:34).

И только теперь мы понимаем, что Иисус и есть «небо» в собственном, глубочайшем смысле этого слова — Он и есть Тот, в Котором и через Которого свершается целиком и полностью воля Божия. Глядя на Него, мы извлекаем для себя главный урок: нам никогда не стать истинно «праведными», опираясь только на свои собственные силы, ибо наша собственная воля всегда будет перевешивать, уводя нас от воли Божией и делая нас просто «землей». Христос же принимает нас, возвышает до Себя, вбирает нас в Себя, и тогда, соединившись с Ним, мы научаемся распознавать волю Божию. Таким образом, произнося слова этого третьего прошения, заключенного в «Отче наш», мы молимся в конечном счете о том, чтобы быть ближе к Нему, дабы воля Божия перевешивала бы наше своеволие и делала нас способными подняться на ту высоту, на которую мы призваны подняться.

Хлеб наш насущный дай нам на сей день

Четвертое прошение молитвы «Отче наш» кажется нам самым «человечным» из всех прошений: Господь, направляющий наш взгляд на самое важное, «насущное», знает о наших земных потребностях и признает их. И когда Он говорит Своим ученикам: «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить» (Мф 6:25), Он приглашает нас молить о пище, то есть переложить эту заботу на Бога. Хлеб есть «плод земли и человеческого труда», но земля не принесет плодов, если она не примет в себя солнца и дождя. Это неподвластное нам взаимодействие природных сил противостоит искушению нашей гордыни, внушающей нам, будто мы сами, без какой бы то ни было помощи, только благодаря своему умению, можем обеспечить собственную жизнь. Подобного рода гордыня делает человека холодным и жестоким. Именно поэтому она губительна для земли; иначе и быть не может, ибо она противостоит истине, заключающейся в том, что нам, людям, изначально указаны определенные рамки, границы возможного и что, только открывшись Богу, мы можем стать великими и свободными, можем стать собой. Нам дано право молиться, и мы обязаны молиться. Мы знаем: если земные отцы дают своим детям, обращающимся к ним с просьбой, «даяния благие», то Небесный Отец тем более не откажет нам в благах, которые только Он один и может нам дать (ср. Лк 11:9—13).

Святой Киприан Карфагенский, рассуждая о Молитве Господней, обращает внимание на две важные грани четвертого прошения. Подобно тому как он, говоря об обращении «Отче наш», особо выделил глубину значения слова «наш», так и здесь он подчеркивает, что речь в первую очередь идет о «нашем хлебе». Произнося эти слова, мы молимся вместе со всеми учениками Иисуса, в союзе с чадами Божиими, а это значит, что никто не должен думать только о себе одном. Отсюда следует: мы молимся именно о «нашем» хлебе, то есть и о хлебе для других. Тот, у кого хлеба в избытке, призывается к тому, чтобы поделиться им. Святой Иоанн Златоуст в своих «Беседах на Первое послание к Коринфянам», написанное в связи с возмущениями христиан в Коринфе, говорит, что все «мы питаемся одним и все делаемся одним»,[35] ибо, как сказал апостол Павел, «все причащаемся от одного хлеба» (1 Кор 10:17), и если Иисус «предал Себя Самого за тебя», то и мы должны «уделить < …> хлеба брату», «равно всем раздавать общий хлеб».[36] Развивая эту тему, Петер-Ханс Кольвенбах пишет: «Как можно, взывая к Отцу нашему за столом Господнем и справляя трапезу Господню, чувствовать себя свободным от обязательства признавать непререкаемой волю Божию, призывающую нас делать все, чтобы у всех людей, Его братьев, был хлеб насущный?» (Kolvenbach, 98). Облекая это прошение в форму «мы», Господь говорит нам: «Вы дайте им есть» (Мк 6:37).

И еще одно важное наблюдение святого Киприана. Тот, кто просит о хлебе на сегодня, тот беден. Молитва предполагает бедность учеников. Она предполагает, что просящие отказались от мира, его богатств и его блеска во имя веры и теперь просят лишь о самом необходимом для поддержания жизни. «<…> Итак, ученик Христов, которому воспрещается заботиться о завтрашнем дне, праведно испрашивает себе дневной пищи: было бы противоречие и несообразность в том, если бы мы искали в этом веке продовольствия на долгое время, когда просим о скором пришествии Царства Божия» (De dom or 19, 281).[37] В Церкви непременно должны быть люди, которые отказываются от всего, чтобы следовать за Господом; люди, которые решительно во всем полагаются на Бога, на Его доброту, нас питающую, — то есть люди, которые демонстрируют образ веры, способный вывести нас из состояния бездумного прозябания и слабоверия.

Такие люди, которые настолько доверяются Богу, что не нуждаются ни в какой иной опоре, кроме Него, имеют для нас важное значение. Они своим примером призывают нас довериться Богу, полагаться на Него в самых сложных жизненных ситуациях. Вместе с тем эта бедность, мотивированная стремлением целиком и полностью отдаться служению Богу и Его Царству, является выражением солидарности со всеми бедствующими в мире, благодаря чему в истории устанавливается новая система ценностей и демонстрируется готовность к новому служению: готовность вступаться за других.

Прошение хлеба, хлеба на сегодняшний день, заставляет также вспомнить о сорокалетнем странствовании народа Израиля по пустыне, во время которого люди питались манной небесной — хлебом, ниспосланным свыше. Каждому разрешалось собрать небесного даяния ровно столько, сколько потребно было на текущий день, и только на шестой день было дозволено собрать хлеба на два дня, дабы иметь возможность исполнить заповедь о субботе (Исх 16:16–23). Сообщество учеников, ежедневно заново вспоминающее о доброте Бога, дарующего жизнь, повторяет в обновленном виде опыт странствующего богоизбранного народа, коему Бог и в пустыне даровал пищу.

Таким образом, прошение о хлебе на сегодняшний день несет в себе гораздо более глубокий смысл, нежели просто прошение о необходимом пропитании. Оно предполагает готовность присоединиться к узкому кругу ближайших последователей Иисуса, отринувших от себя все блага этого мира, — готовность вступить на путь тех, кто «поношение Христово почел большим для себя богатством, нежели Египетские сокровища» (Евр 11:26). Эсхатологическая перспектива оборачивается перспективой грядущего, которое становится важнее и реальнее настоящего.

В связи с этим необходимо остановиться на одном слове, которое в традиционном немецком переводе звучит достаточно обыденно: дай нам на сегодня наш «насущный», «ежедневный» хлеб. Слово «ежедневный» соответствует греческому слову «epioúsios», относительно которого один из величайших знатоков греческого языка, богослов Ориген, утверждает, что такое слово в греческом нигде не встречается и что оно, судя по всему, создано евангелистами. Впоследствии это же слово было обнаружено в одном из папирусов V века по Р. X. Но этого одного дополнительного примера употребления недостаточно для того, чтобы прояснить значение слова, которое, так или иначе, относится к числу редких и необычных. Вот почему в данном случае приходится прибегать к этимологии и анализу общего контекста.

В настоящее время существует два основных толкования. По одной версии, это слово означает хлеб, необходимый для существования, а само прошение, следовательно, должно читаться так: Дай нам хлеб, в котором мы нуждаемся для поддержания жизни. По другой версии, правильным переводом считается «будущий хлеб», хлеб на следующий день. Но просьба дать сегодня хлеб на завтра представляется лишенной смысла, если помнить о том, что составляет суть жизни учеников Иисуса. Эту отнесенность к будущему можно было бы скорее понять, если бы в прошении речь шла об истинно грядущем хлебе, о подлинной манне небесной. Тогда это было бы эсхатологическое прошение, просьба о предвосхищении грядущего мира, о том, чтобы Господь уже «сегодня» подарил бы нам «будущий» хлеб, хлеб нового мира — Себя Самого. В этом случае прошение могло бы приобрести эсхатологический смысл. Некоторые древние переводы предлагают толкование именно в этом духе, как, например, Вульгата святого Иеронима, где это таинственное слово переводится как «supersubstantionalis», то есть соотносится с новой, высшей «субстанцией», высшей «сущностью», каковую Господь дарует нам в таинстве Святого Причастия в виде истинного хлеба нашей жизни.