этом союзе на веки вечные свободу и слиянность.
Точно так же и «овцы», то есть люди, сотворенные Богом по Его образу и подобию, принадлежат Пастырю не как предметы — ведь любой предмет может стать легкой добычей вора или разбойника. Именно в этом заключается отличие хозяина, подлинного пастыря, от разбойника. Разбойник, идеолог-фанатик, диктатор относится к человеку как к некоей вещи, которой он может распоряжаться. Истинный же Пастырь признает за людьми право на личную свободу, в основе его отношений с ними любовь и правда; Пастырь проявляет свое «собственничество» в том, что знает и любит своих подопечных, которым желает свободы в истине. Они «принадлежат» Ему, ибо Его объединяет с ними общее «знание», общая правда, и эта правда — Он Сам. Именно поэтому Он не пользуется ими, но отдает за них Свою жизнь. «Знание» и «самоотдача» в конечном счете оказываются неразрывно связанными друг с другом подобно тому, как неразрывно связаны друг с другом Слово и Воплощение, Слово и Страдания.
Вслушаемся еще раз в слова Иисуса: «Я есмь пастырь добрый; и знаю Моих, и Мои знают Меня. Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца; и жизнь Мою полагаю за овец» (Ин 10:14–15). Эти слова заключают в себе еще один существенный момент, на который необходимо обратить особое внимание. Речь идет об уподоблении отношений между Отцом и Сыном отношениям между пастырем и овцами. «Знание», связывающее Иисуса со «Своими», существует в том же внутреннем пространстве, в котором открывается единение Отца и Сына. Его подопечные оказываются вовлеченными в троичный диалог. Об этом мы будем говорить отдельно, когда обратимся к рассмотрению Первосвященнической молитвы Иисуса и увидим неразрывную связь Церкви с Троицей. Это слияние двух уровней знания имеет огромное значение для понимания сущности «познания», «уразумения», о котором нам говорит Евангелие от Иоанна.
Если применить все сказанное выше к нашему жизненному опыту, то можно сказать: истинное знание человека возможно только в Боге и через Бога. Знание, привязывающее человека лишь к эмпирическому, «осязаемому» опыту, не затрагивает истинных глубин человека. Человек узнает себя только тогда, когда учится понимать себя через Бога, и точно так же он сможет узнать другого только тогда, когда научится видеть в другом тайну Божию. Для пастыря, стоящего на службе Иисуса, это означает, что он не вправе «привязывать» людей к себе, к своему собственному мелкому «я». Знание друг друга, которое связывает его с доверенными ему «овцами», должно служить тому, чтобы вместе взойти к Богу, чтобы вместе идти к Нему; «пастырь» и «овцы» находят друг друга, ведомые общим знанием о Боге и общей любовью к Нему. Пастырь, стоящий на службе Христовой, должен поэтому вести не к себе, а от себя, дабы другой мог обрести полную свободу; и он должен всегда отрешаться от себя во имя слияния с Иисусом и Триединым Богом.
Собственное «Я» Иисуса неизменно открыто, готовое принять в Себя бытие Отца; Он никогда не бывает один, Он постоянно сообщается с Отцом, принимая Его в Себя и отдавая Себя. «Мое учение — не Мое, но Пославшего Меня», — говорит Иисус (Ин 7:16). Его «Я» — это «Я», открытое Триединому Богу. Тот, кто знает Его, тот «видит» Отца, вступает в Его союз с Отцом. Именно это вхождение в троичный диалог, которое делается возможным благодаря Иисусу, показывает нам, что представляет собой истинный Пастырь, который не завладевает нами на правах собственника, но ведет нас к свободе нашего бытия, соединяя нас с Богом и жертвуя при этом собственной жизнью.
В заключение обратимся к еще одному важному мотиву «пастырской речи» Иисуса — мотиву единения. В связи с этим необходимо вспомнить слова из Книги пророка Иезекииля, имеющие самое прямое отношение к теме пастырства: «И было ко мне слово Господне: ты же, сын человеческий, возьми себе один жезл и напиши на нем: „Иуде и сынам Израилевым, союзным с ним“; и еще возьми жезл и напиши на нем: „Иосифу“; это жезл Ефрема и всего дома Израилева, союзного с ним. И сложи их у себя один с другим в один жезл, чтобы они в руке твоей были одно. <…> так говорит Господь Бог: вот, Я возьму сынов Израилевых из среды народов, между которыми они находятся, и соберу их отовсюду и приведу их в землю их. На этой земле, на горах Израиля Я сделаю их одним народом, <…> и не будут более двумя народами, и уже не будут вперед разделяться на два царства» (Иез 37:15–17, 21–22). Пастырь Божий собирает народ Израилев и делает его одним народом.
«Пастырская речь» Иисуса подхватывает этот образ собирания, но одновременно существенно расширяет радиус охвата пророческого обетования: «Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь» (Ин 10:16). Пастырь-Иисус послан не только чтобы собрать рассеянный народ Израилев, но и чтобы собрать воедино всех «рассеянных чад Божиих» (Ин 11:52). Обетование одного пастыря и одного стада совпадает по смыслу с той задачей, которую Иисус по Воскресении возложил на Своих учеников, как мы читаем об этом у Матфея: «Итак, идите, научите все народы,[60] крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф 28:19). И о том же говорится в Деяниях Апостолов, где приводятся слова Воскресшего: «Будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли» (Деян 1:8).
Внутренний смысл этого универсального послания очевиден: есть только один Пастырь. Слово, вочеловечившееся во Иисусе, — вот Пастырь всех людей, ибо все они сотворены Словом; рассеянные по свету, они все равно составляют одно, ибо их общее начало — Слово. Человечество может преодолеть рассеяние и стать «одним» благодаря водительству истинного Пастыря — Слова, воплотившегося в Том, Кто отдал Свою жизнь и тем самым даровал жизнь «с избытком» (ср. Ин 10:10).
Образ пастыря относится к числу ключевых образов раннего христианства, как об этом можно судить по имеющимся свидетельствам III века. Фигура пастуха, несущего на своих плечах овцу, воспринималась в контексте городской культуры с ее напряженным ритмом как символ «простой» жизни. Священное Писание, однако, наполняло этот знакомый образ новым смыслом, который открывается, например, в Псалме 22: «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях <…> Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; <…> Так, благость и милость [Твоя] да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни» (Пс 22:1– 6). В Иисусе ранние христиане прозревали Доброго Пастыря, который ведет по сумрачным долинам жизни; Пастыря, Который
Ранние христиане вспоминали, конечно, и притчу о пастухе, что отправился искать одну потерявшуюся овцу, чтобы затем, найдя ее, взять ее себе на плечи и отнести домой, как помнили они и о «пастырской речи» Иисуса из Евангелия от Иоанна. Отцы Церкви рассматривали и то и другое как неразрывное целое: пастух, который отправляется в путь, чтобы отыскать потерявшуюся овцу, — это само воплощенное вечное Слово, тогда как овца, которую он с любовью несет на своих плечах домой, — это человечество, человеческое бытие, каковое он принимает на себя. Чтобы отнести заблудшую овцу — человечество — домой, Добрый Пастырь проходит через Вочеловечение и Крест. Он проделывает этот путь ради всех — и ради меня. Вочеловечившийся Логос и есть подлинный Пастырь, что идет, собирая нас, преодолевая тернии и пустыни нашей жизни. Он положил за нас Свою жизнь. Он и есть Жизнь.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Исповедание Петра и Преображение: две важные вехи на пути Иисуса
Во всех трех синоптических Евангелиях важное место занимает обращенный к ученикам вопрос Иисуса о том, за кого принимают Его люди и кем считают Его сами ученики (Мк 8:27–30; Мф 16:13–20; Лк 9:18–21). Во всех трех Евангелиях от имени учеников на этот вопрос отвечает Петр, исповедальное признание которого отличается от расхожего мнения «людей». Во всех трех Евангелиях вслед за исповеданием Петра
