такую смертную красотку, что поспешил спуститься на землю, да вот незадача — какая-то глупая телка- богиня превратила ее в дерево. Что-то похожее на панику охватывало Кингмена при взгляде на свою богиню-манекенщицу, стоявшую, как статуя Красоте, — утонченные линии и заманчивые ложбинки ее тела купались в лучах лунного света, залившего середину леса из этих сукиных деревьев, высаженных здесь архитектором-оформителем. Проклятье, надо было замазать стекла. Мало ли кто смотрит внутрь и шпионит? Соседи, черт возьми, никакой веры этим соседям! Но придется отложить. Будем считать, что он ознакомился с ситуацией. Пусть в темноте, но ознакомился.
Флинг, всегда оживавшая в свете — свете прожекторов и софитов, который ведет вперед, освобождает ее от подростковой застенчивости и угловатости, делает больше, желаннее, пышнее, — теперь ожила в свете луны. На лице девушки появилось выражение восхищения, губы приоткрылись, руки легли на бедра, лебединая шея опасно выгнулась назад, повторяя трюк, проделанный ею пару часов назад в дансинг-клубе, где они с Фредериком изощрялись, щеголяя на публике своим отточенным самолюбованием.
Он потянул ее за лодыжку, но этот пьедестал был, наверное, создан специально для их любви. Флинг отозвалась, переместив вес на другую ногу и балансируя в воздухе. Она играла и красовалась своим восхитительным телом, дразня и возбуждая Кинга, пока его рука не обхватила ее совершенное, элегантное бедро и не двинулась в те места, где твердость мускулов сменяется влажностью, мягкостью и зазывностью. Он почувствовал, как она сжала его пальцы внутри себя. Дьявол, уж не откачала ли она мышцы еще и там? Но Флинг уже вся была томлением, и вся — губы, груди, ноги — принадлежала ему. ТАМ она была лучшей из лучших — звездой, девушкой с обложки, мечтой всех парней Нью-Йорка, но он единственный мужчина в Нью-Йорке, кто мог иметь ее, когда захочет. Он всегда имел только самое лучшее, а сегодня Флинг была лучшей на континенте и во всем полушарии.
Она брыкнула длинной ногой, проделав то, что обычно называют курбетом, высокая брыкливая кобылка на пьедестале, и издала короткий, хриплый стон. Она любила прикосновение кингменовских пальцев, жестких и мозолистых, но с гладкими отполированными маникюрной щеточкой ногтями. Это было все равно что прикосновение грубой шерстяной ткани к обнаженной коже, волнующее и возбуждение, а затем по контрасту — бархатная ласка в других, более чутких местах.
Кингмен зондировал ее в этих — других местах, а она корчилась и содрогалась, продолжая стоять на пьедестале. Но ему уже хотелось снять ее оттуда. Ее красота и вознесенность волновали его, но он не трепетный олух, чтобы превращать женщину в идола и поклоняться ей. Он не томящийся от любви фанатик, преклоняющий колена перед образом своей недостижимой богини, не снедаемый идиотскими мечтами о вечном блаженстве прыщавый юнец.
Нет, Кингмен знал, что женщины склонны влюбляться в хамов и плейбоев, ловких в искусстве обольщения женских сердец, а не в робких, боязливых, деликатных, коленопреклоненных обожателей, юношей робких со взором горящим. Неразделенная любовь — занятие для педерастов. Он, по крайней мере, способен ради собственного удовольствия даже растоптать ее. Поддаваться ее чарам — ни в коем случае! Если он влюбится, все пропало. Он просто-напросто потеряет ее, повторил он про себя. Кингмен давно усвоил, что женщины не любят тех, кто смотрит на них снизу вверх. Эти кроткие воплощения женственности спят и видят получить жесткую руку, которая взяла бы их за горло. Идти к женщине с открытой душой — все равно, что шагать за борт в открытом море. Степень риска одна и та же. Отдать сердце другому — это значит очутиться без спасательного круга в центре океана. Ситуация, которую Кингмен Беддл ни при каких обстоятельствах не может себе позволить. Лучше принести в дар квартиру, чем сердце. 'Дешевле обойдется, по крайней мере, в долгосрочном плане', — сказал он сам себе. Женщины желают заполучить часть тебя самого — чтобы заправлять твоей жизнью и без конца дразнить и изводить тебя, а люди вроде него не могут взять в путешествие по жизни лишний багаж, не рискуя перевернуть лодку. Бизнес везде бизнес, и, если подворачивается удобный случай — меняй партнера не раздумывая. Он любит женщин, это так, он просто не хочет влюбляться в какую-нибудь из них. В том числе в эту. О, эта женщина сумела затронуть струны его души, о существовании которых он даже не подозревал, — он-то до сих пор считал, что вместо души у него черный кусок антрацита.
Нет, для Кингмена любовь была футбольным матчем, где в выигрыше остается тот, кто больше забил. И он, Беддл, уже ведет в счете, чешет через футбольное поле к воротам, чтобы протолкнуть мяч между стойками ворот.
Быстрым движением Кингмен снял Флинг с пьедестала и увлек на пол, пол пятого этажа старой хибары, умело пробежал руками по изгибам ее тела, ловко поражая раз за разом мягкий и податливый рыжевато-коричневый цветок, страстно и доверчиво раскрывшийся ему навстречу. Сброшенная с пьедестала и пронзенная насквозь, она, как последнюю просьбу о помиловании, выкрикнула его имя. Еще один гол, и еще одно очко.
Он метался над ней и под ней с решительностью, в которой было больше остервенения, чем страсти, пока она не сошла с ума от сладостных содроганий и потрясений, следующих с безумной частотой один за другим, пока он, сжав зубы, не бросился навстречу своему и только своему наслаждению, единственному, которое осталось в мире для них обоих. С изяществом и уверенностью великого матадора Эль Кордобеса, поражающего в последнем выпаде быка, он всеми своими чувствами сосредоточился на последнем и единственном значащем для него броске, чтобы забить последний решающий весь поединок гол. Отличный счет: шесть-ноль, как и всегда, он выиграл, шутихи взорвались и фейерверк озарил небо.
— О, Кингмен, — выдохнула Флинг, когда они оба упали на пол — Я люблю тебя.
Ответом ей было молчание, а она так ждала, что он повторит ее слова, но этого не происходило. Она всегда оказывалась обманутой в этом своем ожидании. Чуть дыша, сверкая капельками пота, спрятавшимися в расщелине ее груди, она прошептала себе самой то заклинание, которое повторяла всякий раз после того, как кончалась их любовная игра, свою мантру: 'Однажды он скажет мне эти слова. Он их мне скажет'. И слезы выступили на лазурно-голубых глазах, словно произнесенные ею слова могли стать правдой. Дети, хором зовущие Санта-Клауса, имели больше шансов на исполнение своего желания, чем она со своей надеждой на любовь Кингмена Беддла.
Если она не в состоянии заставить человека, которого выбрала из всех на свете, сказать ей эти слова, что ТОЛКУ от всей ее красоты? Она прильнула к нему длинным флинговским телом, оплела его ноги бесконечными флинговскими ногами и вдохнула его запах. Крепкий мужской аромат того кого она любила. За который она готова была отдать все флаконы с ароматом 'ФЛИНГ!', выпущенные за это время.
— О-о, если бы только можно было поймать этот мускусный аромат мужчины в стеклянный флакон, — вздохнула она, блаженно пристраивая голову на его груди.
— Ага, и дать ему название 'Клозетная вода' — буркнул он и поцеловал ее в кончик носа.
6
Есть такая разновидность гордости, как гордость людей, живущих среди благоухающих азалий и художественно подстриженных кизиловых деревьев на зеленеющих берегах плавно несущей свои воды Джеймс-ривер, штат Виргиния. Кое-кто из них до сих пор смотрит на колонистов как на выскочек и карьеристов, вчерашних оборванцев изгнанных из своего отечества за образ мыслей, несообразный с традициями и представлениями о порядке. Предки Вирджинии Берд Рендольф пересекали океан и высаживались на берег так, как и полагается джентльменам, — чинно, благородно, с дарственными грамотами и прочими официальными бумагами, заткнутыми за пояс. Они отплыли в Новый Свет по просьбе горячо любимого монарха, короля Якова I, и высадились здесь в 1607 г., аж за тринадцать лет до того, как первые голландские колонисты сошли на берег недалеко от Плимут-Рока. Здесь, на Боксвудской плантации, каждый год отмечался, по сути дела, свой, южный вариант Дня благодарения, ПОДЛИННЫЙ День благодарения, День основателей, и отмечали его среди магнолий, кизила, в парковом бельведере, в благословенном отдалении от Массачусетса.
Вирджиния Берд Рендольф была одной из этих молчаливо-гордых и цивилизованных гражданок славного Юга, она знала назубок, кто из ее предков отчалил в декабре 1606 г. из Лондона в Новый Свет, кто поставил свою подпись под Декларацией Независимости южных штатов 4 июля 1776 г. и кто из ее
