и лошадей, они позволили ему запустить лапу в их наследственные земельные владения!
От своего адвоката Сайруса Флеминга Вирджиния только что узнала о том, что значительная часть Боксвуда, включая усадьбу, парк и прилегающие угодья, рискует оказаться землей Беддла — 'Беддллендом'. Вирджиния должна остановить этого человека. Если надо, она костьми ляжет, утащит за собой в могилу Кингмена, но Боксвуд будет принадлежать только Рендольфам, чьими трудами он основывался и расцветал. Она стала хозяйкой Боксвуда, когда ей исполнилось семнадцать лет. Ее дети, Джеймс II, Энн и внучка Энн не должны остаться с носом, лишиться своего законного наследства, и никаким лже-'королям' или женщинам с прозвищем на манер французской проститутки не будет места на их исконной земле! Кингмен Беддл в роли хозяина Боксвуда! Какую бурю подняли бы тогда оскорбленные духи Боксвуда! Какой-то Кингмен Беддл, который не относится даже к числу ПСВ! (Каждый истинный виргинец знает, что ПСВ — это принятое для внутреннего потребления обозначение выходцев из Первых Семейств Виргинии.)
Вирджиния Берд Рендольф потянулась, чтобы погладить трясущуюся голову Скайлера, и обнаружила, что Лабрадор только что сходил по малой нужде на пунцово-красный восточный коврик. Бедный Скайлер! Он состарился настолько, что потерял всякий контроль над собой. Переложив пса на цветную софу из вощеного ситца, Вирджиния погрузилась в раздумья.
Красивый молодой человек, с мягкими курчавыми волосами, поправил узел красного галстука типа 'нахал-триумфатор' и прибавил скорость. Затем правой рукой покрутил регулятор звука на портативном радиоприемнике. Джонни Кэш жалобно исполнял '
Когда Карни Эббл сбежал из Хоупвелла, штат Виргиния, запрыгнув на ночной грузовой поезд, — а было это тринадцать лет назад, — все его имущество состояло из кожаной куртки и двадцатидолларовой банкноты, которую он стащил из кошелька своей 'матери' Дримы Сью. Пусть с изрядной задержкой, но он вернулся — чтобы отомстить. Он точно знал, чего хочет, и жареная курица с хлопьями — это лишь цветочки. Ха, широкий яркий галстук, который сейчас красовался на его шее, один стоил больше, чем двадцать долларов. Да, он гнал из Канады по 95-му шоссе только для того, чтобы рассчитаться с прошлым.
Покончив с жареной курицей и хлопьями, молодой человек уже знал, что это единственная дань прошлому, единственное, что он может взять в свое запланированное золотое будущее. Отчалив от ресторана, он подумал и выехал на боковую дорогу, в сторону от главной магистрали, ведущей в Ричмонд, с ее пунктами взимания платы за проезд, — 'ограбиловки', как они называли ее, тогда, когда четырнадцатилетним пацаном он, не имея прав, гонял на отцовском грузовике-пикапе, избегая сверхскоростных шоссе. Какое удовольствие нестись на полной скорости и без оглядки на какую-то там инспекцию! Он вел машину, как на автопилоте. Он знал эти дороги как свои пять пальцев, хотя не был здесь полных тринадцать лет. 'Счастливые тринадцать лет', — засмеялся он и погнал машину, не обращая внимания на быстро поднимавшуюся вверх стрелку спидометра. Лишь глаза выдали его, когда он промчался мимо замусоренной площадки, где когда-то располагался городок аттракционов, — здесь он торговал 'хот- догами' на палочке, крутил зрителей на чертовом колесе и в конце дня отсчитывал часть выручки своему отцу, Карни Эбблу-большому и его молодой жене Дриме Сью, известной также под именем Жирная Леди.
В отличие от других маленьких мальчиков, мечтавших о посещении цирка, он при всяком удобном случае убегал куда-нибудь подальше от него, зная всю изнанку жизни таких увеселительных городков с их случайными и непрочными связями, с их грязью и убожеством. Вот и сейчас на него пахнуло въевшимися в кожу запахами детства: французским жарким в сале, откупоренными банками с выдохшимся пивом, приторно-сладким ароматом пищевых красителей в сладкой вате и зловонием ослиного навоза.
Он умело удвоил скорость, делая теперь семьдесят пять миль в час на поворотах и ощущая себя, как велогонщик на треке, бросающий вызов законам всемирного тяготения. Кровь ударила в голову, но он все гнал свой 'родстер', бросая его из стороны в сторону по грязной, глинистой проселочной дороге, ведущей к Ричмонду.
Он ощутил знакомое посасывание под ложечкой ('я же не здешний. Они никогда не пустят меня в парадную дверь'), когда черный, одетый в причудливую ливрею швейцар и белый мальчишка в комбинезоне направились к нему со стороны входа в роскошный Джефферсон-отель, чтобы встретить гостя. А вдруг они посмотрят сквозь него? Вдруг поймут, что он всего лишь бедный белый оборванец-мальчишка, который мог по неделям отсутствовать дома и никто этого не замечал?
— Осторожнее, сынок. А теперь припаркуй эту штуку в местечко получше! — Собрав всю свою смелость, крикнул Карни мальчишке, помахав перед ним десятидолларовой бумажкой.
— Спасибо, сэр, — вылупил глаза юный парковщик автомобилей. — А вещи я занесу в один из свободных номеров, сэр!
И он в один миг обежал автомобиль, чтобы сесть на место водителя.
Сын Карни Эббла-большого нервно ухмыльнулся. Теперь в его кредитной карточке никакого 'Карни Эббла' не значилось.
Красивый, элегантный мужчина, шагающий по мраморному вестибюлю с высокими колоннами, вспотел так, что пот выступал даже не спине его отлично сшитого костюма из магазина готового платья. Этот широкоплечий, мускулистый, но все еще тонкий в талии мужчина со смуглым ирландским лицом, яркими зелено-серыми глазами и неестественно белозубой улыбкой не имел ни малейшего сходства с губастым, кривозубым, прыщавым пацаном с набриолиненными волосами и вечно хмурым видом. Хмурым и злым настолько, что мог убить и не поморщиться.
'Карни Эббл' — это только имя из далекого прошлого. У себя дома Кингмен Беддл был в безопасности.
Ева не поленилась лично отнести в столовую серебряный антикварный кувшин с пуншем для того, чтобы хорошенько рассмотреть САМОГО мистера Кингмена Беддла, наконец-то приглашенного пообедать у Рендольфов 'дома'.
Старый добрый рецепт пунша 'Роберт Е. Ли' был выдержан тютелька-в-тютельку. Итак, Ева появилась в столовой, чтобы своими собственными глазами видеть причину переполоха. Кингмен Беддл, Кингмен Беддл! Две недели в комнатах, на лестницах, на кухне ни о ком другом больше не говорили, и ныне эта загадочная персона с именем, но без лица была препровождена в столовую боксвудского усадебного дома, что явно без энтузиазма было встречено его аристократической хозяйкой.
На выходе Ева чуть не столкнулась с сыном Родни, студентом виргинской школы права, приезжавшим в конце недели домой, чтобы прислуживать за столом, пока мать хлопочет на кухне.
— Ну, что там происходит? — набросилась она на сына с расспросами, когда тот вернулся на кухню после очередной смены блюд: сейчас хозяева ели западноевропейскую сельдь в масле с ломтиками лука.
— Что происходит или что, на мой взгляд, происходит? — ядовито спросил сын.
— Родни! — закричала Ева на сына, нимало не смущаясь тем, что перед ней третий по успеваемости студент школы права.
— Ну, — произнес он, взяв мейсоновскую миску с соусом и разливную серебряную ложку, — если меня
