отчаянно боролась, пытаясь кровоточащими, сломанными ногтями разорвать удушающий шнур. Упираясь каблуками, она еще надеялась помешать тому, кто рывками тащил ее все ближе к краю, к огням городских фонарей внизу. Собрав последние силы, она неистово лягнула убийцу, лягнула так, что услышала его стон. И тогда она, в последней вспышке сознания ринулась в отчаянную атаку: она пиналась, царапалась, щипалась. Но все было напрасно: она вдруг ощутила ужасающий вкус крови в горле, пальцы, судорожно вцепившиеся в стальную проволоку, обмякли, ватный кляп, заткнутый в рот, прервал последний крик. Она была обречена. Убийца уже переталкивал ее через перила, одна теннисная тапочка уже сорвалась с ноги, первой войдя в смертельную спираль.
'Кингмен, пожалуйста, спаси меня', — хотела крикнуть она, но не смогла. 'Можешь на меня рассчитывать', — будто во сне, откуда-то издалека, из давно минувшего, донеслись его слова. И тут длинная шея Флинг хрустнула, и она так и не увидела, кто бросил ее с десятого этажа Беддл-Билдинга в жаркий, парящий воздух, ее, не умевшую летать! Не увидела, как уже мертвая, чудом почти не повредив при падении лицо, взметая сноп брызг, она упала в фонтан на той стороне высочайшего нью-йоркского здания, что выходит на Пятую авеню. Того самого, стодвадцатипятиярусного Беддл-Билдинга, что стоит через улицу от универмага 'Бергдорф Гудмен', за стеклами которого в элегантную линию выстроились большие, в человеческий рост, манекены Флинг.
15
С пятого ряда скамеек в соборе Св. Патрика Буффало Марчетти следил за каждым шагом и каждым жестом Кингмена Беддла. Рыжая спортивная куртка Буффало, надетая поверх форменной рубашки полицейского, и голубые джинсы явно не соответствовали торжественности происходящего. Сьюки, не покидавшая квартиры вот уже несколько лет, теперь сидела рядом с ним, сочно комментируя сержанту на ухо все происходящее, как отставной игрок, взирающий на телетрансляцию матча. Событие было слишком важным, чтобы перепоручать его одному из своих осведомителей. Сьюки, наоборот, смотрелась, пожалуй, чересчур экстравагантной для траурной церемонии.
Кингмен и его пес сейчас стояли у гроба. Буффало отдал дань уважения покойной чуть раньше. Поведение всех этих птиц высокого полета, всей этой своры богачей оставалось для него загадкой. Они, казалось, не видели разницы между святым католическим храмом и частной гостиной, в которой позволительно выставлять открытый гроб для прощания с усопшей. Буффало искренне опечалился, глядя на покойницу, хотя раньше видел ее только на фотографиях. Она была самим воплощением красоты. Теперь же, вытянув шею, Буффало внимательно следил за выражением лица Беддла. С того места, где он сидел, все выглядело как неподдельное горе. Он и Сьюки пришли сюда за два часа до церемонии, чтобы занять удобные места. Он намеревался наблюдать за Беддлом, за тем, что он делает и с кем говорит. 'Потом надо будет сделать крюк и пристроиться в приделе Богородицы, оттуда можно без всяких помех наблюдать за объектом', — решил Буффало. Что касается Сьюки, то она не могла пропустить такое событие, отпевание Флинг. Тем более, что рядом будет сержант — ее новая дружба с Буффало привела к тому, что Сьюки вновь расцвела. Ассистенты хроникерши дежурили на улице: беседовали с прохожими, наблюдали, кто входит в собор, а кому дают от ворот поворот. Сегодняшняя служба может дать материал сразу для двух больших колонок.
Финансист-миллиардер Гордон Солид со всей мужской ратью из мирового класса финансов сидел сзади Буффало. Он даже слышал их оживленные деловые переговоры. Правда, говорили они вполголоса, проявляя уважение к месту и событию. Солид сидел в самом центре. Проход в переднем ряду стал прибежищем набившихся в храм девиц. Поджарые манекенщицы в весьма символических черных траурных платьях плакали навзрыд и разрывали в клочья бумажные носовые платки, размазывая по щекам слезы, тушь и румяна.
Сьюки, прищурив складки жира, признала в бранящейся и поносящей 'всю эту банду' леди баронессу фон Штурм, поддельную королеву, причудливое порождение легкомысленного европейского бомонда. Она выглядела необыкновенно привлекательно в своем модном костюме — воздевающая к небу руки, причитающая, изящно-плоскогрудая. В какой-то момент до предела возбужденная баронесса оказалась лицом к лицу с Кингменом и даже потрясла перед его носом рукой в рыже-коричневой перчатке. Кингмен, кажется, никак не прореагировал на это, только раздраженно отвел ее руку и устремился к скамьям, предоставляя своей секретарше Джойс Ройс отбиваться от баронессы из последних сил. Крутые, по- настоящему крутые парни из охраны дежурили во всех уголках храма с переносными рациями в руках и оттопыренными куртками. Насколько Буффало себе представлял, они, вероятнее всего, были вооружены израильскими автоматами 'узи'.
Было что-то угнетающее, мелкое и отвратительно нарочитое во всем происходящем. Буффало почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Зато Сьюки чувствовала себя как рыба в воде. Собрались ВСЕ, а потому особое внимание — деталям. В особенности ей импонировали развешенные гирляндами по скамьям букетики Ylang-Ylang и жасмина — цветочных ингредиентов 'ФЛИНГ!' Пурпурная и желтая бильбергия, 'слезы королевы', переплетенные с пахучим свежим вереском и белыми розами, образовывали разноцветный ковер вокруг сверкающего бронзой и серебром гроба. Сьюки сказала, что это наверняка 'херлитцер'… Херлитцеры, 'узи', Ylang-Ylang, 'слезы королевы', финансовые бароны и манекенщицы…
Были и другие среди тех, кто оплакивал ее. В уличной толпе стояла Тенди, украдкой выбравшаяся из Эджмиера на церемонию прощания с Флинг, но не допущенная в церковь. Там к ее приходу уже яблоку негде было упасть, а никого, кто мог бы ее узнать и посадить хоть на самое плохонькое место, она не увидела. На ней было простое черное платье и жакет, — сказались уроки простоты и вкуса, полученные от Энн. Волосы прежней блондинки были теперь мышиного цвета, лицо — еле тронуто косметикой. Кингмену пришлось бы поднапрячься, чтобы узнать свою бывшую любовницу. Так и стояла она в толпе, пришедшая сюда, чтобы отдать дань памяти еще одной жертве Карни Эббла. '
Между тем Буффало Марчетти не спускал глаз с Кингмена на всем протяжении церковной службы в элегантном кафедральном соборе на Пятой авеню в присутствии всех сильных мира сего. Карни Эббл вскарабкался на свою вершину, шагая по трупам и разбитым женским сердцам, как по ступенькам удачи. Подумав об этом, Буффало мрачно покачал головой: 'Этот парень — воплощение греха. Что он вообще делает в храме?'
Все эти магнаты, манекенщицы, фараон и прочие, кто пришел выразить соболезнование, все они терпеливо сидели в соборе, от которого было рукой подать до высочайшего в мире здания, победителя конкурса архитектурных проектов, Беддл-Билдинга. Да и само лицо Кингмена с холодными серыми глазами, сократовским лбом и резным носом было впечатляющим образом архитектуры, особенно сейчас, когда он горестно склонял голову, принимая соболезнования, или кивал, получая поздравления приятелей по бизнесу, похлопывающих его по плечу по случаю грандиозного трюка с '
Буффало, как человеку маленькому, оставалось лишь взирать на его черный, как смоль, прилизанный затылок. Вдруг какой-то человек в черном подлетел к Кингмену сзади и что-то ему сказал. Магнат, оторопев, отпрянул назад.
Машинально сержант вскочил с места и ринулся вперед, локтями прокладывая себе дорогу через толпу. Он успел увидеть, как великолепно вырубленное лицо Кингмена — Карни Эббла 'грянуло' со своего сто двадцать пятого этажа оземь и, казалось, разлетелось вдребезги.
К тому моменту, когда Буффало пробрался к месту, где только что стоял Кингмен, маленького человечка в черном и след простыл, а еле передвигающего ногами мужа-вдовца уводили с бокового крыльца и сажали в лимузин. Немногочисленные свидетели, лицезревшие всю эту сцену, сказали Буффало, что это был низенький, мускулистый японец, пронесшийся сквозь толпу, как сверхзвуковой самолет.
Как ни озабочен был этим происшествием Буффало, однако церемония прощания с покойной
