раненого за ноги и затем, протащив его по земле, бросили в повозку.
Прюитт с трудом поднялся. Довольная ухмылка вновь сменилась страдальческой гримасой — очень болел живот. Грин — так звали одного из заключенных — поднял из пыли хлыст и протянул его надсмотрщику. И хотя лицо Грина было в следах жестоких побоев, сжатые губы и непроницаемый взгляд свидетельствовали о твердом характере. Прюитта раздражало спокойствие Грина (правда, тогда он не знал его имени). Он вырвал хлыст из его рук. Ремень хлыста обжег ладони Грина, но он не подал вида. Прюитт, не обратив на это внимания, продолжил свой обход. Он шел, слегка раскорячившись.
3
Начальник конвоя и Прюитт сидели на веранде. Прюитт разбирал официальные бумаги, согласно которым несколько каторжников переходили в ведение Поттса. Фермер решил выступить с речью перед этой рабочей силой.
— Ребята, — начал он мягко, — меня зовут Аугустус Ц. Поттс. С двумя «т». Я ни ваш тюремщик, ни стражник, ни проклятый государственный чиновник, ни хозяин, я — месье Поттс, простой гражданин, хлопковый плантатор…
Он слегка улыбнулся. Шепот пробежал среди заключенных-негров. Поттса они знали. Улыбка хозяина не изменилась.
— Вы, ребята, вы — моя новая команда, и я заставил привезти вас, чтобы вы мне помогли растить хлопок.
Он качнул головой, подбирая слова:
— Какой-нибудь дурак может подумать, что я плохо начинаю в этом углу…
Он широко улыбнулся, взгляд его демонстративно был обращен на сухую долину. Он ждал, что слушающие также посмотрят туда, но люди стояли неподвижно, вперив глаза в землю.
— Но, — продолжал Поттс, — поверьте, я-то знаю, как растить хлопок. И если я говорю, что через четыре месяца вы увидите хлопок белый, как зад альбиноса, то так оно и будет.
— Что за чушь! — вполголоса заметил офицер.
Он отпил из горлышка плоской фляжки терпкой браги из молодого зерна, потом неохотно вернул фляжку Прюитту.
— Вы не знаете Поттса, — сказал надсмотрщик.
Офицер пожал плечами и презрительно ухмыльнулся.
Поттс между тем так увлекся, что уже не обращал внимания на каторжников, которые его не слушали и лишь ждали момента, когда можно будет передохнуть.
— Ребята, мне нужно от вас только одно — чтобы вы забыли, почему вы здесь оказались. Вы должны как следует поворачиваться, а я — обрабатывать свою землю. Я собираюсь к вам относиться по- человечески. У вас будет хорошая пища, табак и куда больше свободы, чем было до сих пор, когда это продажное государство решило вас арестовать.
Заключенные молчали. Реакции никакой. Поттс умолк. Его слова еще найдут дорогу к сердцам каторжников — и это все, чего он хочет. Он сделал неопределенный жест и, повернувшись, направился к развалюхе. Кивнув Прюитту, он сказал:
— Хорошо.
4
Приближалась ночь. Комната, которую Поттс называл своей конторой, была завалена одеждой, документами, съестными припасами, ящиками, тюками, образчиками хлопка. Она напоминала скорее корабельный трюм. Керосиновые лампы отбрасывали желтый неровный свет.
Поттс сидел в вертящемся кресле за большим бюро, забитым бумагами. Несмотря на то что наступили сумерки, жара не спадала и обветренная кожа хозяина была красной и блестящей от пота. Борода его, жесткая и седая, топорщилась, как свиная щетина. Кружились мухи, привлеченные светом ламп и съестными припасами. Когда они близко пролетали, Поттс прихлопывал их короткими ударами. Он с увлечением читал журнал. В углу комнаты Прюитт разбирал тюки бумаг.
— Он пьёт по-черному, этот начальник конвоя, — пробормотал он, — я, кажется, сроду не видал такого пьяницы. Должно быть, его что-то грызет изнутри!
— Он совсем не любит белый свет, — тихо сказал Поттс.
— Но что вы на это скажете? — вдруг воскликнул Прюитт с завистью. — Как они прихлопнули этого типа?!
Поттс поднял голову, на его лице можно было прочитать осуждение.
— Убивать арестантов, меня это не приводит в восторг. По правде говоря, это был хотя бы работник!
— А, дерьмо! — плюнул Прюитт. — Он и так уже пожил лишнее. От нас требовалось его прикончить.
Поттс задумчиво смотрел на летающих насекомых.
— А ты жесток, не так ли?
— Кто-то должен делать грязную работу. Вы это сами говорите.
— Но тебе это нравится, да? — сказал Поттс.
Прюитт взглянул на него и слегка ухмыльнулся:
— Может быть.
И поскольку Поттс не улыбнулся в ответ, надсмотрщик продолжил с вызовом:
— Знаете, мы с вами не муж и жена. Вы хотели что-то сказать…
— Единственное, что меня интересует, — это арифметика. Мне пришлось десять лет пресмыкаться; прежде чем я смог начать это дело. Тебе не стоит этого забывать.
— Вы могли бы и раньше нанять каторжных, — подсказал Прюитт.
— Ну да, я мог бы с таким же успехом стать президентом Соединенных Штатов, — ответил Поттс и усмехнулся. — Но что-то не стал. И должен тебе сказать, эти каторжники стоят денег. Без денег никуда, а они мне очень нелегко достались. А теперь проваливай отсюда, понял? На сегодня урок закончен.
Прюитт еще секунду постоял, затем вышел. Поттс продолжал давить мух над керосиновой лампой…
Один из каторжников тихо вошел в кабинет. Он был в наручниках. Подойдя к столу Поттса, он словно застыл на месте.
— Ты что-то хочешь сказать? — спросил Поттс.
— Меня зовут Грин.
— Ну?
— Поттс, вы любите деньги?
— Месье Поттс! Так что ты говоришь?
— Вы любите деньги? — спокойно повторил Грин.
— А ты знаешь кого-то, кто бы их не любил? — ухмыльнулся Поттс.
Грин улыбнулся, но глаза его не улыбались.
— У меня есть для вас предложение.
Поттс, изображая, что с трудом оторвался от журнала, со скучающим видом уставился на Грина.
— Сынок, я уже говорил, что я всего лишь обычный, уважающий законы гражданин, который нанял вас исключительно в коммерческих целях. И потом, как ты сюда вошел?
— Я смог так устроить, — сказал Грин.
— Устроить? Скажи пожалуйста…
— Поттс, — продолжал Грин, — у вас есть возможность кое-что сделать для меня.
— У меня есть возможность? И в чем же она состоит?
Поттс раздвинул губы в улыбке. У него не хватало зубов, а те, что оставались, были грязные и желтые.
— Возможность дать мне смыться, — заявил Грин.
Улыбка Поттса перешла в конвульсивный смех. Шестидесятилетний человек стонал и трясся. Он даже слегка поперхнулся. Грин оставался невозмутимым. Поттс наконец перестал смеяться.
— Ты ненормальный.
— У меня есть золото.
— А я — незаконный сын Авраама Линкольна. Слушай, парень…
