— Вы помните ограбление Фловердаля? — живо прервал его Грин.
Поттс посмотрел на него с подозрением:
— Ты был в том деле? Как, ты сказал, тебя зовут?
— Грин.
Поттс перелистал кипу официальных бумаг, громоздившихся на столе и на полу. Он не нашел того, что искал, и отбросил бумаги.
— Черт побери, в конце концов! — выругался он. — Я же говорил Прюитту, чтобы мне поступали все дела в порядке, но…
— Я забрал около трех тысяч долларов, — вмешался Грин.
— Ах, вот как? — сказал Поттс, продолжая листать бумаги.
— Когда я говорю — около трех тысяч, — настаивал Грин, — это значит, так оно и есть.
Поттс с раздражением отбросил дела. Сунув сигару в желтые зубы, он перегнулся через стол к Грину:
— Ты зря пришел мне все это рассказывать. Потому как, я думаю, ты врешь.
Грин не смутился.
— У меня есть золото, — подтвердил он. — Надо быть идиотом, чтобы пытаться вас надуть.
— Ты воображаешь, что можешь внушать мне доверие? — задумчиво спросил Поттс.
— В такой же мере, в какой внушаете вы мне, — сказал Грин.
Хозяин и каторжник долго смотрели друг на друга. У Поттса созрел план наказать его.
5
Итак, Грина приковали к позорному столбу, который быстро и ловко соорудили. Голова его была зажата в деревянной раме, а кисти рук (причем сами руки оставались неподвижными) растянуты самым мучительным образом. Пот струился по его глазам, вокруг кружились насекомые. Он совершенно не мог двигаться. Солнце жгло ему глаза, и он сильно сжал веки.
Прямо под боком у Грина два каторжника водружали позорные столбы для тех, кто надумает бедокурить.
Поодаль арестанты ставили палатки. Стражники били хлыстом по спинам тех, кто плохо пошевеливался.
6
Вторая ночь на плантации. Грин все еще был подвешен за голову и за руки на деревянной раме. Покрытое пылью, его лицо с пересохшими губами приобрело в полутьме белый оттенок, эту маску пересекали струйки пота. Спутанные волосы слиплись от грязи и висели темными прядями.
Прюитт верхом на лошади подъехал к наказанному и наклонился к нему. От волнения у него подрагивал уголок тонкого рта. Тяжело дыша, он тихо спросил:
— У тебя на самом деле есть золото?
— Я тебе уже сказал, — пробормотал Грин.
— Поттс в это не верит.
— Ты приехал, чтобы мне об этом сообщить? — спросил Грин.
Прюитт колебался. Он огляделся, потом чуть пришпорил лошадь и совсем приблизился к Грину:
— Сколько, ты сказал, у тебя есть?
— Три тысячи. — Маска на его лице дрогнула, как будто он улыбнулся. — Президент банка обливался слезами.
— Над этим стоит подумать, — пробормотал Прюитт. — В любом случае, если этот тип решил выбраться отсюда, у него должны быть на то свои причины.
— Три тысячи причин, — презрительно сказал Грин.
Прюитт не ответил и опять пришпорил лошадь. Грин видел, как он удаляется, но не стал подзывать его. Грин знал, что он скоро вернется.
7
Должен был идти второй день пребывания Грина под палящим солнцем. Однако молодой человек сидел, развалясь в повозке, удалявшейся от плантации. И вот она уже довольно далеко.
Прюитт держал поводья. Он явно нервничал, кусал губы.
— Ты вполне уверен? — спросил он, беспокойно оглядывая краснеющую долину.
— Абсолютно, — холодно ответил Грин. — Я уже приехал, не так ли?
Прюитт скорчил гримасу, взъерошил волосы. Повозка продолжала катиться по равнине. Грин старался найти удобную позу, так как кисти его рук были прикованы к железной раме сиденья. Шапка, надвинутая на глаза, защищала их от солнца, но не от пыли.
Равнина была однообразной, казалось, на ней почти невозможно ориентироваться. Однако Грину это, видимо, удавалось. Он четко определял направление, говорил Прюитту, где свернуть. Они ехали уже несколько часов.
Прюитту стало невмоготу. Остановив повозку на пригорке, он стал осматривать унылый пейзаж. Затем повернулся к Грину, лица которого под шляпой не было видно. Прюитт был в ярости, пот выступил на его лице.
— Ты знаешь, куда мы едем, похоже, не лучше моего! — раздраженно бросил он, в душе надеясь, что ошибается.
Грин приподнял шляпу и оглядел равнину.
— Я никогда не грабил банка, — спокойно заявил он.
Прюитт не мог поверить. Он вытаращил глаза, каждый мускул на его лице дергался.
— Ты обманом заставил меня переться в такую даль!
От крика он побагровел. Ему не хотелось, чтобы Грин отвечал. С тремя тысячами долларов человек сам себе хозяин, можно вылезти из дерьма. Прюитту представился такой случай, и он не хотел проиграть. Но Грин, очевидно, забавлялся.
— Да, примерно так, — пробормотал каторжник.
Прюитт в ярости схватился за голову. Он с удовольствием убил бы Грина на месте.
— Ты мне скажешь, как отсюда выбираться! — закричал он.
— Конечно, — сказал Грин, — но только нам в разные стороны, тебе и мне.
— Ты веселишься! — зарычал Прюитт.
Ему хотелось плакать. Он вытащил заряженный револьвер и направил его в лицо Грину.
— Подожди чуток, — бесился он, — подожди чуток…
Ударом большого пальца он взвел курок. Но он находился слишком близко от Грина, и тот бросился на него. Револьвер выскользнул из глубоко оцарапанной руки Прюитта. Он попытался схватить его, но оружие упало на дно повозки. От удара хорошо смазанная пружина выпрямилась, собачка опустилась. Мощный выстрел разнесся по равнине. Прюитт издал изумленный рев, свалился с сиденья, не выпуская поводьев, и кувырнулся в пыль. Лошади дернули, обезумев от выстрела, и заржали. Прюитт судорожно натягивал поводья, чувствуя, что не может удержаться на ногах. Боль пришла почти сразу же, охватывая ногу и поднимаясь до горла. Прюитт корчился в пыли, закрыв глаза и кусая губы. Его лицо исказила гримаса.
Грин тем временем суетился в повозке. Ему удалось ногой пододвинуть к себе револьвер и схватить его. Его глаза сузились от ненависти. Он смотрел на корчившегося надсмотрщика, который держал ключ от наручников.
Прюитт действовал быстро. Он вытянул нож из кармана, разрезал кожу сапога, со звериным криком стащил его с ноги. От страха он икал. Пуля раздробила ему подъем ноги, мелкие кости и клочья мяса образовали кровавое месиво.
— Плохи дела, а?
Морщась от боли, Прюитт бросил яростный взгляд на Грина.
— Ну что ж. Но поводья-то держу я. Твоя пушка тебе не поможет.
— Ты изойдешь кровью до смерти, — заметил Грин.
— От одной-то раны в ногу? — усмехнулся Прюитт.
Грин вновь выпрямился на сиденье, удобно оперся, поместив заряженный «ремингтон» на бедре.
— Как угодно, — сказал он. — Это не моя нога…
Стиснув зубы, Прюитт оторвал полотнище от сомнительной чистоты рубахи и обмотал им раздробленную
