Потребовалось пять полных лет, чтобы после этого «чувства» восстановиться. В эту ударную пятилетку я сделала карьеру; несколько раз заводила романы – на родной земле и на европейской, курортные и городские. Были даже люди, звавшие меня замуж, были даже среди них достойные люди… но я, конечно же, не шла.
Все это время через мою жизнь красной нитью проходило и общение с Тузом и Рябининым. Два друга, которые сначала ухаживали за мной, потом синхронно звали замуж, потом рассорились из-за меня и помирились, потом плюнули, как они говорили, на «эту бестолковую девку», хотели было бросить меня да позабыть, но сделать им этого почему-то не удалось (хотя я была не против).
Ныне нашему общению почти уж десять лет. Трудно сказать, о чем мы только за эти десять лет не переговорили, чего только не пережили вместе. Я стала им своеобразным другом: менялись их женщины и подруги, а я оставалась. Рябинин время от времени писал мне надрывные письма: «Жизнь коротка, а ты так беспечна!» Я отвечала ему: «Да, дорогой, жизнь коротка, а потому я так беспечна!» И он заводил себе новую подругу. Туз – легкий как лист, беспечный, с неизменной улыбкой джокера человек-мотылек – периодически предпринимал по отношению ко мне интимные штурмы и, получив отказ, ровно на один вечер обижался. А следующим днем, не помня уже обиды, мчался тусить со мной в нашу компанию, к общим знакомым.
Потом Туза, как болезнь, одолела любовь, и он болел ею у меня на кухне два года, выпивая за вечер не меньше бутылки коньяку. Любовь была безответна. Мы с Рябининым опасались, что Туз сопьется. Потом у Рябины случились проблемы в бизнесе, и он месяц прятался у меня на квартире, так что соседи начали было поздравлять меня с началом нового совместного жительства. «Какой прекрасный мужчина, Джадочка! Такой представительный!» Мы с Тузом опасались, что Рябину убьют.
Потом все наладилось. Рябинин честно женился на женщине, любившей его и от него беременной, но продолжал регулярно звонить мне. Туз бросил пить, пересел на травку и значительно увеличил свое благосостояние. Перемены, пришедшие в нашу жизнь, поначалу никак не влияли на качество и количество времени, которые мы проводили вместе. Как и прежде, мы общались, но сидели на кухнях уже только у меня или у Туза. Туз и Рябинин тогда еще не оставляли попыток перевести свои отношения со мной из дружеских в дружески-интимные. Время от времени похвалялись друг другу тем, что вот, мол, «мне наконец повезло», и, прекрасно зная, что врут, посмеивались и подкалывали друг друга за это.
А потом как-то незаметно летучим голландцам моей юности подкатило под сорок лет. Ребята остепенились, устали от бизнеса, сделались заметно злее. Мы стали меньше общаться, и в какой-то момент мне даже показалось, что темы для разговоров у нас иссякли, теперь уже навсегда. Жизнь текла предсказуемо и благополучно: Рябинин взращивал уже второго ребенка, Туз неустанно тусовался и работал. Я жила себе как жила: спокойно, относительно былых времен, можно сказать, даже философски. Пожалуй, более замкнуто, чем раньше.
И вдруг случилось. У меня. Наступил кризис, «предположительно среднего возраста», как говорил потом Туз. На самом деле в моей жизни наступила настоящая черная весна, та, о которой писал Генри Миллер: «Вместо солнца у нас был Марс, вместо Луны – Сатурн: мы постоянно жили в зените преисподней. Земля перестала вращаться, и сквозь дыру в небе была видна зависшая над нами черная немигающая звезда».
Как это всегда бывает, черная весна подкралась незаметно. Точнее, она незаметно, по частям, вошла в мою жизнь, и, наверное, я сама виновата в том, что допустила ее туда. Капля по капле, подобно ртутному терминатору из будущего, мой кризис среднего возраста сложился из следующих вещей: плохая работа, не дающая денег, творческой реализации и профессиональной перспективы; невозможность жить самостоятельно, так, как хочу; долгое отсутствие бойфренда. И последним фактором, добившим меня, оказалась очень сильная влюбленность, поднявшая волной, девятым валом, забытый эмоциональный резонанс молодости в душе, молнией ярчайшей надежды ударившая в мою сумрачную долину и… неудачная влюбленность, понятное дело.
Когда картина сложилась, какое-то время в душе моей и в голове стояла полнейшая тишина. А потом началось.
Мои дни тогда стали короче, а ночи длиннее. И каждую ночь меня одолевали слезы, меня буквально душили рыдания, каких я не помню в моей жизни. После этих ночей на меня наваливалась невероятная усталость – такая, что каждый раз я с трудом поднимала себя жить в новый день.
Думая, что этот период можно и нужно преодолеть, подобно верблюду, одолевающему песчаную бурю в пустыне, – закрыв глаза, прижав уши, готовясь потратить большую часть сил и биологического ресурса на то, чтобы идти вперед, просто идти вперед, не останавливаться, – я пошла под этой немигающей черной звездой, надеясь, что путь мой будет недолог. Три-четыре месяца, думала я. «У всех в жизни бывают такие периоды, и я не исключение». Надо просто идти, просто жить, изо дня в день.
Спасаясь от лишних мыслей, я часами терзала беговую дорожку и стояла в боевой стойке тайдзы. Не было ни одного вечера, когда бы я не была занята или не встречалась с друзьями. Днем я посещала свою работу (хоть она и вызывала у меня рвотный рефлекс), а вечерами ходила к дорогущему косметологу, которая с такой нежностью полировала мое загорелое в солярии лицо со впавшими щеками… Я, конечно же, жила ожиданием перемен. Но я не знаю, почему я так решила насчет срока. Потому что спустя десять месяцев жизни под черной звездой я поняла, что не рассчитала ресурс. Или кто-то там, наверху, не рассчитал дистанцию.
Отчетливо помню, где и когда меня застала эта мысль. Я сидела на стуле, обитом плюшем, в доме моих родителей, и смотрела в окно. В окне птицы перелетали с ветки на ветку.
Напольные электронные весы показывали рекордный статус стройности. Мой цвет лица стал как долларовая купюра, и я не вылезала из солярия. Чтобы скрыть больные глаза, я купила тонированные имиджевые очки и старалась не снимать их на людях. В компаниях, где я редко и из последних сил появлялась, мою похудевшую фигуру и «цветущий» вид восприняли как очередной успешный этап жизни, в которой всегда есть место и бразильскому карнавалу, и острову Ибице, и блистательной интрижке. Никто ни о чем не догадывался, кроме, кажется, Туза.
Тот, туманно что-то предчувствуя, тревожно звонил мне минимум два раза в неделю и спрашивал, как дела. Но что я могла сказать ему? Что жизнь моя не удалась и сердце мое разбито? Что на этот раз оно разбито окончательно? Что все кончено и мне не хочется жить? Увы, всего этого я сказать ему не могла, потому что это было бессмысленно. В тонкостях женской души не всякий психотерапевт разберется, не всякая подруга даже… А уж мужчина-друг не разберется подавно. В сфере эмоций мы с Тузом говорили на разных языках, и этот языковой барьер, я знала, преодолеть невозможно.
И вот однажды, в самой середине моей черной весны, наступил невероятно солнечный день. День к тому же оказался еще и выходным, так что мы решили это отметить. Я пришла к Тузу раньше всех, он еще спал «после вчерашнего», мне открыла дверь его домработница. Должен был подойти Рябинин, и позже ждали еще какой-то народ. Все вместе – Туз, Рябинин и я – мы не собирались уже месяца три, а то и больше.
