стаканами.
Господин Рельский проводил его взглядом, отметив про себя, что челядь почтенной госпожи Дарлассон питала к ней очевидную любовь и теперь пребывала в унынии от случившегося. Слуга выскользнул за дверь, а мировой судья налил вина и повернулся к гадалке, обнаружив, что она остановившимся взглядом смотрит на графин с вином и пуще прежнего заливается слезами. Мужчина непонимающе взглянул на нее и подошел поближе.
— Выпейте это! — предложил он мягко, как обычно говорят с малыми детьми, пытаясь вручить ей стакан.
— Нет, — пробормотала она, вжалась в спинку кресла и протестующе выставила вперед скрещенные руки. — Кровь, кровь!
Мировой судья вновь с недоумением посмотрел на злополучное вино, нахмурился и лишь потом понял: напиток имел густо-красный оттенок, и, видимо, напоминал госпоже Черновой недавнюю сцену в саду.
Господин Рельский поспешно отставил стакан и остановился в раздумье, молча глядя на плачущую Софию.
Нюхательных солей в доме госпожи Дарлассон не водилось — гномка презирала подобные снадобья. Уговоры и утешения не помогали, казалось, она их вовсе не слышала.
Решившись, мужчина шагнул вперед, осторожно поднял госпожу Чернову из кресла и вдруг несколько раз с силой встряхнул.
Ошарашенная София уставилась на него, разом прекратив плакать.
— Вам лучше? — поинтересовался он негромко.
Молодая женщина возмущенно вскинулась, но господин Рельский смотрел на нее с такой заботой и состраданием, что она проглотила сердитые слова и молча кивнула.
— Вот и славно, — чуть-чуть, уголками губ улыбнулся он и, протянув руку, осторожно вытер ладонью ее мокрые от слез щеки.
Будто зачарованная, София безотрывно смотрела в его потемневшие глаза, не в силах отстраниться и разорвать слишком интимное касание.
Неведомо, чем бы это закончилось, однако тет-а-тет прервал доктор Верин, который весьма кстати закончил обследование госпожи Дарлассон и поспешил доложить обо всем мировому судье (к немалой досаде последнего).
— Как она? — спросил господин Рельский, когда доктор уселся в кресло и взял неоцененный госпожой Черновой стакан вина.
Господин Верин, мужчина весьма внушительной комплекции и добродушного нрава, с видимым удовольствием пригубил напиток и отмахнулся:
— Думаю, все будет хорошо. Пациентка пока не очнулась, но самого страшного удалось избежать. Вероятно, несколько дней госпоже Дарлассон придется провести в постели, но за ее жизнь можно не опасаться.
— Слава Одину! — воскликнула София, порывисто обернувшись. Куда и подевалась давешняя сдержанность — последние дни совсем ее измотали, и у молодой женщины более не оставалось сил и самообладания.
— Совершенно согласен, — улыбаясь, подтвердил доктор. — Ее спасло чудо: шиньон, который принял на себя основной удар.
— Она никогда не носила накладных волос! — удивилась госпожа Чернова, припомнив пространные нотации начальницы о недопустимости всевозможных дамских уловок.
— Думаю, с годами прическа поредела, и госпожа Дарлассон ради красоты стала надевать фальшивые локоны, — пояснил господин Верин, усмехаясь в пышные усы, — по крайней мере, в особых случаях.
— Благодарение богам! Это все так ужасно…
Она замолчала, пытаясь сдержать вновь выступившие слезы и досадуя на себя за излишнюю чувствительность.
Господин Рельский взглянул на нее с сочувствием, хотя не разделял ее переживаний. С его точки зрения, все случившееся было подарком судьбы, которая своей властной рукой отвела подозрения от госпожи Черновой.
Поскольку кузнец был застигнут на месте преступления, это снимало всякие подозрения с остальных. Надо думать, в ту ночь госпожа Дарлассон выпустила господина Нергассона через тайный ход в спальне, а потом гном решил избавиться от свидетельницы или соучастницы — чем Локи не шутит — своего злодеяния.
Мировой судья находил покушение на хозяйку библиотеки весьма своевременным и удачным, хотя благоразумно не стал высказывать свои соображения на этот счет. Теперь все вернется на свои места: минует угроза политического скандала; к гадалке все вновь станут относиться со всем пиететом; и, наконец, дракон уберется восвояси, в свои вожделенные горы…
Последнее соображение особенно радовало господина Рельского.
Размышления нисколько не помешали ему заметить колебания и сомнения господина Верина, который наконец допил свое вино, но не торопился уходить.
— Вы хотели еще о чем-то рассказать? — поощрительно произнес джентльмен, сложив пальцы домиком и пытливо вглядываясь в смущенного врача.
— Да, — с облегчением кивнул доктор. — Знаете, мне кажется, что такой удар мог нанести только тот, кто намного выше гномки — характер повреждений ясно на это указывает… А ведь на ней туфли с высокими каблуками!
— То есть вы хотите сказать, что это не мог сделать кузнец? — приподнял брови мировой судья.
— Думаю, так! — подтвердил господин Верин и тут же осторожно добавил: — Но, конечно, я не стану утверждать этого со всей достоверностью…
— Что ж, тогда подождем, когда очнется сама госпожа Дарлассон, — заключил господин Рельский, хмурясь.
Последние часы гадалка безотлучно находилась рядом с ним, чему имелись и иные свидетели — начиная с Елизаветы и заканчивая мясником и его домашними, посему даже у самых придирчивых знакомых не могло возникнуть никаких сомнений в ее невиновности. Однако мировой судья испытывал немалую досаду от перспективы продолжения расследования.
Высказав свои сомнения, доктор поспешил откланяться, после чего господин Рельский убедился, что его помощь в библиотеке более не требовались, и услужливо отвез Софию домой.
По дороге они молчали. У молодой женщины не оставалось сил для поддержания беседы, а мировой судья размышлял о последних событиях.
Наконец показался заплетенная диким виноградом изгородь вокруг Чернов-парка. Двуколка остановилась у ворот, и господин Рельский помог даме спуститься.
Вежливо поцеловав на прощание руку, он пригласил Софию отпраздновать Бельтайн в Эйвинде.
Госпоже Черновой было неловко соглашаться, однако и отказываться от столь любезного приглашения было неудобно, тем более, что джентльмен настаивал. К тому же он приводил весьма веские доводы 'за' и утверждал, что ей не следует прятаться от знакомых.
Получив неохотные заверения, что она непременно будет, мировой судья отбыл…
Следующий день оказался суматошным и насыщенным. Домашние дела и хлопоты целиком захватили Софию, и к обеду она уже валилась с ног.
Никакие пересуды ее ушей не достигали, никто не торопился с визитом, и даже соседи, господа Шоровы, были увлечены предпраздничной суетой и не тревожили спокойствия Чернов-парка.
В последний апрельский день решительно никому не было дела до щекотливых событий и мрачных разговоров.
Бельтайн принято справлять на природе, ведь этот праздник знаменует приход весны. И пусть в Бивхейме теплые деньки наступают много раньше, традиции все равно соблюдаются свято. Ничего удивительного — праздники в теплую пору года особенно дороги и упоительны! В ночь на первое мая не
