хозяйкой дома, сада и магазина. А выясни-лось, что ты ничем этим не владеешь! У тебя даже имя поддельное!
Валентин изменился в лице.
Да-да, продолжала она. Мой отец навел справки и все узнал! Зем-ля и дом принадлежат ему, – она указала пальчиком в строну угрюмого Густава, – а ты всего-навсего приемыш, приведенный из страха за то, что угаснет любимое дело. Старому Валентину часто улыбалась удача, вот только с сыном-кретином ему не повезло. И чтобы после смерти отца сыно-чек не попал в сумасшедший дом, старик совершил искусную подмену. Ты стал садовником – а взамен поклялся до конца жизни присматривать за ду-рачком. Ваш обман так бы и не раскрылся, если б тебе не взбрело в голову жениться на девушке из порядочной семьи! Решил нас обмануть, но не вышло!
Позабыв про кулинарную книгу, Лиза повернулась к Густаву. На его флегматичном лице, как обычно, не отражалось ни полмысли, ни четвер-тинки эмоции.
– Ты знал это?! – прошептала она.
Он пожал плечами, что на его языке означало «да, ну и что с того?».
Лиза не знала, что и думать. Все это очень походило на правду. Так лег-ко было представить себе детство Густава. Медлительный, спокойный, наверняка он поздно начал разговаривать, избегал общества и целыми днями просиживал один в саду. Возился с божьими коровками, собирал гусениц, строил песочные крепости. Бедняга даже родному отцу казался отсталым и недалеким, умственно больным. Единственный, поздний ребенок, самая большая надежда старого садовника – и самое большое его разочарование. И так уж совпало, что старику на глаза все время попадался прыткий, смышленый мальчонка, сын кухарки или внучок домработницы, а может, прибившийся к гостеприимному дому сирота-бродяжка. Он крутился в са-ду, помогал, расспрашивал, знал наизусть названия цветов и мечтал вырас-тить голубой тюльпан. Наверное, не раз думал старик с горечью: «Ах, поче-му это не мой сын?». Поразмыслил, посомневался – да и принял мальчика в семью. А что об этом думал Густав? Неужели ему все равно, что из двух имен, данных при рождении, у него осталось одно, то, что покороче? Неу-жели он никогда не хотел стать прославленным садовником? А даже если бы и хотел, то что он мог изменить? Хорошо хоть, что после смерти отца ос-тался жить в доме, мог заниматься садом. И, наверное, толком не понимал, что там написано в бумажках и на чьем имени стоят печати.
А Валентин разозлено закричал:
– У Густава нет склонности к цветоводству! Он грандифлору от флори-бунда не отличит! Идиот, недоумок, только и умеет, что жуков пальцем да-вить! Дело садовника Валентина угасло бы, если б не я! Я спас этот сад, я посадил там тысячи новых цветов! Покойный отец Густава был бы мне только благодарен!
– Меня не интересует эта сентиментальная чушь, – перебила его краса-вица. Я знаю одно: чтобы стать хозяйкой магазина, нужно выйти замуж за него, – она снова ткнула пальцем в Густава. – А ты ничтожество, не име-ющее ни гроша за душой.
Она повернулась, чтобы уйти, но зацепилась за что-то. Чертыхнув-шись, взглянула вниз – и взвизгнула от страха. Потому что на полу больше не валялась выброшенная, отвергнутая роза. Там, обильно политый злоб-ными речами, удобренный насмешками, подкормленный злобой, чернел и щерился колючками маленький шипастый лес. Никакая вода не понадоби-лась, чтобы невесть откуда взявшиеся корешки прочно вросли в пол и брызнули вверх новые побеги, толстые, колючие. И разрастался этот лес, что самое ужасное, вокруг пышной, складчатой, абрикосового шелка, юбки. Юбки, за которую уплачены деньги не просто огромные, а откровенно неп-риличные. Юбки, которая должна была нынче на танцах шуршать, обна-жать стройные щиколотки и покорять сердца, а вместо этого неотвратимо превращалась в лохмотья, вспарываемая острыми шипами…
– Болван, твоя дурацкая роза испортит мой наряд! – барышня присела на корточки, попыталась отцепить от подола приставучие веточки, и охну-ла, уколовшись. А роза, попробовав крови, хищно рванулась за добавкой, поползла по юбке, словно причудливая уродливая вышивка, игольчатые листья вцепились в ткань, и ткань жалобно затрещала.
– Что это, что это такое?! Что за чертовщина?! – истерично завопила ба-рышня. Тут уж и Валентин, наконец, взглянул долу. И привстал на стуль-чике Густав, и перевесилась через прилавок Лиза, не удержав любопытства. Картина их взору открылась страшноватая: колючие стебли, как цепкие лапки, карабкались по абрикосовому шелку, и платье уже перемазалось кровью, и висели нитки да лоскуты, а цветки с острыми зубчиками (а мо-жет, зубками?) на краях лепестков уже чернели на корсаже и тянулись к хо-рошенькому личику. Впрочем, теперь личико не было хорошеньким, его ис-казил страх. С натужным пыхтением красавица пыталась освободиться, рвала цветы, ломала стебли, – но лишь ранила пальцы, и падали красные капли на лаковые светлые башмачки.
– Хотела черных роз? Так получи, – проговорил Валентин.
Уж конечно, он не ожидал подобного исхода. И уж конечно, не радовал-ся. Но какое-то странное, горькое удовлетворение зрело в глубине его ду-ши. И казалось, будто так и надо, будто совершается справедливое возмез-дие. Он устало махнул рукой и сел прямо на пол, и закрыл руками лицо. Пусть все идет своим чередом.
Прикажи ей остановиться! Она же меня задушит!
– И пускай, – отозвался Валентин, не отнимая ладоней от лица.
– Ну хорошо, хорошо, я согласна! Я выйду за тебя замуж! Ты же этого хотел? Теперь вели ей остановиться!
– А я тут ни при чем. Она сама. Ты ей не нравишься, знаешь ли. Ты ей противна. И мне тоже… теперь…
– Да что ж ты за человек такой? – не выдержала Лиза. Вскочил Густав, опрокинув стул, но Лиза увернулась от его рук, схватилась изо всех сил за упругие стебли и потянула на себя. Роза, не ожидавшая такого коварства, ослабила хватку, вырвала на прощанье еще пару лоскутов абрикосового шелка и то ли послышался легкий вздох, то ли Густаву померещилось? отцепилась от жертвы. Вскрикнув, обе девушки повалились на землю.
Ах, как ужасно теперь выглядела некогда самая прекрасная девушка горо-да! Платье в лохмотьях, вместо локонов – каша на голове, шляпка съехала на затылок, на носу яркая малиновая царапина. Теперь барышня совсем не похо-дила на аппетитный трюфель. Брошенное воронье гнездо, пучок пакли, рванье в тележке старьевщика – вот что теперь приходило на ум при виде нее.
– Я подам на тебя в суд! Я вызову полицию! Ты так просто не отдела-ешься! – закричала она и умолкла, потому что Валентина в магазине не оказалось. Куда он делся? То ли выскользнул за дверь, загадочно замолчав колокольчик, то ли прошмыгнул мимо Густава в сад, – никто не знал, но факт оставался фактом: садовник исчез без следа.
– Вы за все заплатите, – прошипела барышня. Поднялась, отряхнулась и ушла. Не на танцы, конечно, а улочками, переулочками, домой, жаловать-ся папеньке, пить лавровишневые капли и приходить в себя.
Лиза сидела на полу, среди стремительно усыхающих колючих стеблей и растерзанных бутонов. Ее руки и платье были в крови, а по лицу текли слезы, и даже недогадливый Густав понимал, что дождь в этот раз уж точно ни при чем. Один стебелек с измятой, но уцелевшей черной розой, присмирев, дремал у девушки на коленях, и она будто бы баюкала его, мерно раскачи-ваясь под неслышимую мелодию.
– Густав, будь добр, принеси стакан воды, – всхлипывая, попросила Лиза.
Он опрометью ринулся на кухню, чуть не расколотил кувшин, смел по дороге назад две табуретки. Опустился на колени рядом с Лизой и думал напоить ее, как ребенка. Но Лиза со слабой улыбкой взяла у него стакан и поставила туда сломанный цветок.
В чистеньких витринах отражалось полуденное солнце. Золотели буквы на вывеске – как и много лет назад. «Надо же, не разорились без меня»,- подумал Валентин то ли радостно, то ли горько. Приложив ладони к стек-лу, отгородившись от солнечных лучей, он заглянул внутрь. Да, Лиза верна себе: по- прежнему ни одного зря срезанного цветка, все те же шоколадки и стульчики, и кулинарная книга на прилавке. Он потоптался нерешительно, надвинул шляпу на глаза и вошел. Тут же, заслышав звон
