Разве, что кельтскую музыку в Риме слушать глупо. Лучше бы уж поставить Челентано. На худой конец, Тато Кутуньо с его Italiano Vero.
Потом я, вдруг, понял, что не прав. А кого же ставить в Риме, как не кельтов? Единственный народ, захвативший Рим на росте римской военной славы… Вандалы и готы завоевывали, уставший, пресыщенный, обрюзгший и все повидавший Рим. А кельты – молодой, крепнущий и дрезкий. Тем более, что настоящей латинской музыки не осталось. А кельтская – пока есть.
Стало темнеть. Матвей предложил пойти поискать казино или ночной клуб. Ему хотелось оторваться. Я отказался. Тогда мы вернулись в «Эль-Греко», поужинали и отправились в гостиницу.
Мы пошли к стойке регистрации гостиницы и подтвердили билеты на завтра на утренний рейс. Матвей выглядел очень раздраженным и чуть не наорал на черноглазую длинноногую итальянку за то, что записала его фамилию с ошибкой. Herasnov вместо Krasnov. Я еще подумал, что спать мне не светит.
Затем мы пошли в гостиничный бар. Матвей заказал коньяк. Мне совершенно не хотелось никакого алкоголя. Я пил зеленый чай.
– Значит, ты за то, чтобы смотать удочки? – мрачно спросил Матвей.
– Ну если так советует сам Папа Римский… Послушай, у них больше опыта, денег и связей. Им бороться с хатами проще. Сподручней. Понимаешь, каждый должен делать свое дело.
– Да я все понимаю. Только это как-то… Не круто.
– Мотя! Я придумаю, как смотать удочки круто. И, вообще, рано решать. У нас же концессия. Давай послушаем Антона. Завтра мы будем в Москве и все обсудим.
На самом деле, на Антона я особенно не надеялся. Если для Моти пробным камнем было «круто-не- круто», то для Антона больше волновало «честно-не-честно». Точнее, fair-not-fair.
Мы пошли в номер. В номере Матвей в минуту опустошил алкогольную часть мини-бара, позвонил в room service, заказав добавки и завел пластинку под названием «ненавижу хатов и баб». Я устал от пьяного Матвея вместе с его финдиректриссой, и пошел в душ.
У каких-то японцев я читал, что холодная вода закаляет, горячая – расслабляет, а еле теплая – тонизирует. В самый разгар водных процедур мне показалось, что зазвонил гостиничный телефон. Для одиннадцати по европейскому времени и часу ночи по Москве это было поздновато.
Я остановил воду, чтоб хоть что-то услышать и закричал:
– Мотя, если это room service, скажи им, чтоб добавили к заказу чаю. Зеленого! Слышишь?!
– Да я им сейчас все скажу! – прозвучало мне в ответ.
Я понял, что позвонившему не повезло: у Матвея боевое настроение. Кроме room service и Антона все равно звонить в наш номер никто не мог, а их обоих мне было не жалко. Но вскоре я решил, что Антон скорее всего бы позвонил на мобильный, а для room service беседа затянулась.
Поэтому мне захотелось выйти и послушать, с кем там беседует Матвей. Но то, что я услышал еще из ванной, просто выключив воду, заставило меня пулей вылететь оттуда. Дословно текст звучал так: «Да какое, блядь, предупреждение? Ты что, запугать меня вздумал? Я тебя сам так предупрежу, козел вонючий! И не надо мне больше звонить, ты понял меня? Нет, блядь, ты понял?»
На этом месте Матвей элегантно бросил трубку на телефон (попал), откинулся в кресле и потянулся за сигаретой.
Поскольку к последней фразе мой бег трусцой из ванной перешел в запоздалый прыжок, то Матвей удивленно оглянулся на мое голое тело.
– Матвей, – тихо сказал я, восстановив равновесие. – Ты с кем говорил?
– Да хрен его знает. Козел какой-то. Он думал, что говорит с тобой. Пугать нас вздумал, ублюдок.
– А… так это был не Антон? А что… Что тебе сказали?
Я говорил медленно, вкрадчиво и почти шепотом. Мне становилось страшно.
– Что я, то есть ты, далеко зашел и он надеется, что двух предупреждений мне, ну то есть, тебе, хватит. Что третьего не будет. Короче, тупой наезд. Надо было четко реагировать и отбиваться.
Я качнул головой, как бы в благодарность за исчерпывающий ответ, и почувствовал что тело, на котором еще не успела высохнуть вода, покрывается холодным потом.
– Спасибо Матвей! Ты мне очень помог. И нашей концессии тоже…
Затем я взял телефон, нашел номер ФФ и набрал его, лихорадочно придумывая, что я скажу. Я скажу, что нам кто-то позвонил, что взял трубку мой пьяный друг, а я не успел добежать до телефона. Если звонил не он, то просто извинюсь за беспокойство.
Не успев додумать, как я оказался в Риме и почему звоню именно ему, я выслушал металлический голос автоответчика, сообщающего мне, что «абонент не отвечает или временно не доступен».
Тогда я вышел на балкон, чтоб Матвей меня не услышал и позвонил Антону. Сначала я извинился за поздний звонок. Потом поблагодарил за присланного мне в помощь Матвея и высказал уверенность, что поездка пошла ему на пользу.
Потом я взорвался. Антон выдержал взрыв. Потом осуждающе сказал: «Какой кошмар!». Потом примирительно сказал: «Ладно, возвращайтесь, в Москве разберемся».
– Антон, хотелось бы услышать больше оптимизма в твоих словах! А то я по твоей просьбе поработал для Моти психотерпевтом. А вот теперь ты утешь меня. Чем можешь. Потому что нам только что перезвонили хаты. И я не хочу даже думать, как они узнали номер телефона в нашем отеле. Я почему-то верю им, что третьего предупреждения не будет.
– Утешить тебя легче, тем тебе кажется. Есть сразу три анекдота на эту тему. Первый: «Плюнь в лицо вождю»,[30] второй – «Вася, расскажи пацанам, как ты колдуна на х… послал».[31] А третий – это уже на тему ФФ. «Волк! Не поверишь – извиняться пришел».[32]
– Я смотрю тебе, Антон, весело!
– Ты сам хотел психотерапию.
– Хорошо. Спасибо и на этом. До завтра!
– Я вас встречаю. Не убей Матвея во сне.
– Ничего-ничего. У тебя и некролог на него получится веселым. Спокойной ночи.
Вот теперь я совсем не знал, что делать. Я остался на балконе и минут пятнадцать медитировал на Вечный Город.
Я смотрел на подсвеченный Колизей и пытался подсчитать, сколько гладиаторов рассталось там с жизнью. Если, как писал Тацит, по пятьдесят человек в день, а игровых дней за сезон там было под сто, то получается пять тысяч в год. Это значит, полмиллиона за сто лет. Интересный способ для здания проводить время.
Потом я вернулся в комнату. Матвея не было. Зато какой-то человек в белой рубашке и черных брюках стоял прямо посредине номера. В руках у него было что-то накрытое белым полотенцем. На секунду наши взгляды встретились. Мой – испуганно нервный и его холодно-равнодушный. Взгляд человека, выполняющего свою работу. Я подумал, что пора закрыть глаза. Умирать с открытыми глазами – привелегия слишком смелых людей.
Человек сказал: «Your order, Sir», – снял белое полотенце, на котором стояли как игрушечные солдатики четыре маленькие пузатые бутылочки Henessy VSOP. Я выдохнул воздух и сел на кресло. Человек подошел ко мне с бумажкой, которую я подписал не глядя, и изчез. Я огляделся. Матвей спал, свернувшись калачиком на угловом диване.
Я выпил залпом бутылочку Henessy из горлышка. Потом вторую. Потом третью. Потом четвертую. Потом я взял плейер и включил «Нирвану». Диск почему-то начал крутиться с Silver. Может, самой издерганной и фрейдистской песни. Хотя в этом весь Кобейн.
Когда я был в Лондоне, то видел на
