две недели ходил поглядывая в мою сторону с некоторым страхом и уважением. Началось с того, что я спросил по окончании трапезы, во время разливания компота:
– Отец Игумен, благослови задать вопрос!
– Благословляю, сын мой!
Здесь есть один филологический прикол. Вместо «разрешите» надо говорить «благослови». Например: «Благослови, отец, отлучиться по малой нужде». И надо ухитриться не справить малую нужду прямо на месте от смеха, услышав: «Благословляю, сын мой». Вместо «спасибо» надо говорить «спаси, тя Господи». Иногда говорят «спаси Бог», откуда как я понял, собственно, и берется наше «спасибо».
– Отчего в нашей православной церкви богослужение идет на древнем и малопонятном языке, когда и другие православные церкви, хоть греки, хоть грузины, и даже латиняне уже молятся на своем родном языке?
Возникла пауза, и я готов поспорить, что монахи и послушники настолько очевидно уткнулись носом в компот, насколько заинтересованно ждали ответ настоятеля. Посмотрев на монахов, Игумен с легким вздохом принял вызов.
– Разве же плохо молиться на языке наших дедов и прадедов?
– Очень хорошо молиться на языке дедов и прадедов. Только наши деды и прадеды говорили на русском. А вот если произнести «пра-» раз двадцать пять-тридцать, то тут-то мы и дойдем до языка наших праотцев. А из-за того, что мы молимся на церковно славянском, мы не можем привлечь в лоно нашей церкви ни татар, ни эскимосов. Русский они еще худо-бедно понимают, а вот уже церковно-славянский нет.
– Негоже нам, как лютеранам, искажать слово Божие для потребы инородцам.
– Отец Игумен! Слово Божие звучало на древнееврейском а потом на арамейском языке. Новый Завет написан по-гречески. Чем же церковно-славянский язык лучше русского?
– Не мы, сын мой, решали на каком языке творить молитвы. Не нам и отменять это решение.
Здесь я подумал, что он прав. Ну чего я к нему пристал? Есть люди старше чином и званием, которые за это отвечают. И обсуждать их решения – бессмысленно. Даже если интересно. Поклонился, поблагодарил за трапезу и собирался выйти на улицу и вернуться к своим дровам, но услышал:
– Постой, сын мой. Каждый может молиться Богу на том языке, на котором ему удобно это делать. Бог поймет любой язык. Если тебе хочется молиться по-русски, – молись по-русски.
Я еще раз поклонился и вышел. Из последних слов Игумена следовало многое. Следующий логический шаг, и получится, что и обряды не так уж важны. А где не так важны обряды, там не так важна и церковь. А значит, и православные, и иудеи, и протестанты, и буддисты, и мусульмане, и католики просто общаются с Богом на том языке и в той системе обрядов, которая им удобней. Например потому что, что они к ней привыкли. Или из-за того, что она больше подходит их национальному характеру. Или строю души каждого конкретного верующего. Или просто ближе, неизвестно, почему. Следовательно, говорить о том, какой способ вероисповедания правильный, примерно также умно, как обсуждать, какой язык лучше: английский или испанский. Или русский. Каждому свое.
Тут и призадумаешься. И время есть, и обстановка соответствующая.
Последнее время я все думаю, кого же хаты отрядили следить за мной? Так с лёта не угадаешь. Монахи люди замкнутые. Косо на меня посматривают Ризничий и Келарь. С Больничным у меня такие хорошие отношения, что будет обидно, если это он. Игумен человек явно верующий и у него нет этой хатской меднолобой упертости. Пожалуй, упертость есть только у Ризничего. Он однажды, заметив меня выходящим от Больничного, сказал загадочную фразу: «К своим придяша, а свои его не позна». Но что он имел в виду – неясно. Мы с морским волком свои, потому что мы два врача? Мне послышалась в его тоне скрытая насмешка.
В любом случае, кто бы это не был мне следует вести себя поосторожней. А не хочется. Хочется – наоборот.
Не представляю себе, когда мы увидимся. Но уверен, что когда-нибудь я тебя еще обниму, а то и… Веди себя хорошо. Скучай по мне.
PS. Писать ты, к сожалению мне не можешь. И не забудь, для всех остальных ты и понятия не имеешь, где я нахожусь.
PPS. Появилась оказия. Пришел пароход!!! Завтра он будет в Мезени, а там уже существует авиапочта! Мир не без добрых людей… Отправляю письмо и обнимаю тебя нежно. Пишу на рабочий адрес, на имя твоей Таньки. Надеюсь, она передаст второй конверт не вскрывая. Похвали меня за то, что я заботливый и осторожный:)) Письмо уничтожь! А если хочешь сохранить для семейного архива – то выбери место понадежнее. Не дома и не на работе. Целую, И.
Я отправил письмо и опять начались незаметные дни.
Светом в окошке было время, которое я в согласии с монастырским Уставом проводил в беседах с Больничным. Мы вели философские диспуты, он рассказывал истории из своей бурной жизни флотского врача.
Однажды у нас с ним возник разговор о русской идее. Сокрушенно качая головой, все прошлые и нынешние беды России он относил на счет монголо-татарского ига, отодвинувшего Россию от прогресса и цивилизации на 300 лет. Я, не желая его обидеть, потому что человек он был искренний и хороший, попытался ему возразить.
Я сказал, что Дмитрий Донской разбил хана Мамая уже в 1380 году, а дальше Россия имела дело скорее с разовыми грабительскими набегами, чем с постоянной оккупацией. Но в это время и Европа опустошалась то столетними войнами, то чумой. Больше 20 миллионов людей умерло от чумы за три года. Какие там монголо-татары? Это соизмеримо даже в абсолютных цифрах с мировыми войнами. А Европа тогда была совсем маленькой… 75 миллионов.
Я попросил его объяснить, как это так: Гутенберг изобрел книгопечатание в 1492 году, а в России первая типография появилась только при Иване Грозном. Лет через 80. И при чем здесь татары? Сначала надо было брать Казань и Астрахань, а потом уже книги печатать?
– Ну и почему книгопечатание появилось так поздно?
– Третий Рим со всеми его богоизбранническими идеями очень боялся первого. То есть католицизма. А точнее всего того, что последовательно шло на Россию с Запада. И до сих пор побаивается. Отсюда необходимость в последовательной смене культурных железных занавесов.
– А разве же ты не чувствуешь, что Россия, и правда, избрана Господом?
– Россия избрана Богом не больше чем Англия или Франция. И не меньше. Большая страна, много ответственности. А сейчас все надорвались от перенапряжения и сидят обломанные. И никто не знает, что делать. По какой концепции строить страну так, чтобы не было понижения градуса. Россия же пьющая страна. Каждый житель знает: градус понижать – нельзя.
– Нельзя никак.
– А без национальной идеи – и правда плохо. Ощущение дезориентации и потери смысла жизни тебя, как части этноса. Народ смотрит футбол и матерится. Дальше обламывается. А хорошо ли обломанному человеку живется? При том, что русскому народу есть чем гордиться.
– Ну-ка чем? Что в нас есть хорошего?
– Высочайшая способность к самопожертвованию ради любых ценностей, в том числе, достаточно абстрактных (не обсуждается, откуда эти ценности берутся, а также кто и как их использует, потому что с этим есть проблемы). Постоянная готовность к обучению и реальная обучаемость. Очень высокий интеллект (в среднем по популяции, конечно). Трезвое, критическое отношение к себе как к личности и как к части народа. Даже избыточно трезвое. С элементами закомплексованности. Сострадание к тому, кто беднее и несчастнее. Неистребимая любовь рассуждать, обсуждать и снова рассуждать. Это очень важная черта у народа, который готов жертвовать и учиться…
– Да… Если бы не лень, и не раздолбайство – до сих пор правили бы морями.
– А также не агрессивность, не зависть к успехам соседа и еще одна штука, которая не так бросается в глаза.
