без головы. Антон отнесся к наезду Моти как всегда скептически:
– Матвей! Это реальная московская милиция. «Улицы разбитых фонарей» будут вечером по ОРТ.
– Ни хера, Антоша! Ни хера! Они тоже могут, если хотят. И мы, бля, (Мотя оглядел всех нас гневным взглядом) заставим их захотеть.
К этому времени мы с Писателем уже перешли из кухни в комнату. Фотограф, ничего не ответив, поднялся. Затем Писатель велел мне и Лиле расписаться под протоколом и сказал совершенно серьезным голосом.
– Спасибо за помощь следствию.
Фотограф, глядя на него, тоже засобирался.
– Мы пойдем. Наш телефон у вас есть. Вспомните что-нибудь, – звоните.
Он подсунул протоколы Моте и Антону, но они, в отличии от меня, сначала их внимательно прочли, и только потом подписали. В конце-концов, следователи ушли.
Я подумал, что Лилю надо бы чем-нибудь занять. Оргвопросы – лучше средство от шока.
Связаться с родителями Химика, которые отдыхали за границей, с родителями Лили, которые пообещали вылететь из Питера первым же рейсом. Вызвать похоронного агента. Сделать первые пять исходящих звонков, которые немедленно превратятся в двадцать пять входящих.
Я проходил это сам, когда умер мой отец. Я был тогда деятельный, подчеркнуто вежливый, умный, собранный, спокойный и заботливый. Реакция наступила только после похорон. И я никому не пожелаю такой реакции…
В перерыве между телефонными соболезнованиями я спросил: «Лиля! Ты хоть что нибудь понимаешь?» Лиля сказала «нет» таким голосом, как говорят «да». Я махнул рукой. Свежие следы – это для следователей.
К шести вечера в квартиру набилось больше людей, чем она могла выдержать. Кого-то я знал, кого-то видел впервые. Ненавижу похоронные настроения. Шепот, покачивания голов. Какая-то смесь фарса и трагедии. Я ушел по-английски, убедившись, что Лилей занимаются, как минимум, человек пятнадцать, в том числе и Мотя с Антоном.
Совершенно измочаленный я добрался до дома и лег. Я смотрел в потолок. На потолке ничего не было. Но я постепенно въезжал. Химик умер. Отрезанная голова. Никогда не горевшая свечка в закостеневших руках. Что это такое – умереть? Перестать видеть и двигаться? Что за бред?!
Неожиданно, я вдруг вспомнил самую короткую песню Битлов. И в общем, последнюю их песню.
Химик! Какую любовь ты взял? Какую сделал?!
Совсем поздно вечером позвонил Антон.
– Как ты?
– Не очень. Совсем не очень… А ты еще у Лили?
– Да.
– И Мотя там?
– Да.
– Как Лиля?
– Держится. Как скала.
– Молодец она.
– Она что-то знает, но не хочет говорить.
– Что знает? Антон! Я сейчас ничего не соображаю. Давай до завтра. Прости.
– Конечно.
Мне было откровенно плохо. Ноги болели, как будто я поднял тон двадцать в фитнес-центре. Я допил бутылку. Потом меня тошнило.
Я, качаясь, ходил по квартире, пытался говорить с Химиком, но это не получалось, потому что у него не было головы, и он не мог мне ответить. Потом, вроде мы приспособились и он стал отвечать руками, как аквалангист или глухонемой. Потом я лег. Мне снились гадости.
Кажется, я забыл, какой у Маши цвет глаз, а она по телефону ехидно допрашивала меня. Я лихорадочно соображал, как бы прервать разговор и спросить у кого-нибудь. Хоть у Матвея. Потом я извернулся и сказал: «Он у тебя каждый раз новый. Разный». «Да, – ответила Маша. – Он разный. Но он один. И ты забыл его».
Ужас.
Похороны были на третий день. Кремация. Гроб, естественно, не открывали. Я, наконец, понял почему так не люблю запах большого количества цветов в закрытом помещении. Он у меня твердо ассоциируется со смертью. А я ненавижу смерть.
Потом в каком-то банкетном зале шли поминки. Я был с Машей. Антон был с Диной, Матвей был со своей финдиректриссой, маленькой сексапильной блондинкой.
Я сказал, что Химик был человек, который знал больше нас. Все гости закивали и выпили.
Затем началась обычная дискуссия «есть ли жизнь после смерти». Верующие по одну сторону, скептики и материалисты – по другую. Споры, примеры, аргументы. Одна активная дама резюмировала: «Словом, есть там что-то или нет – выяснить невозможно!». Антон неожиданно тревожно посмотрел на нее: «Выяснить невозможно. Но придется».
Когда первые гости начали расходиться, Антон отозвал нас с Матвеем в сторону и показал ксерокопию патанатомического эпикриза. «Где добыл?» – спросили мы его. «Да, ладно», – сказал Антон. Он мог добыть что угодно.
В эпикризе говорилось – смерть от внезапной остановки сердечной деятельности. Признаков удушья не найдено. Признаков известных отравляющих веществ не найдено. Признаков физического воздействия не найдено. Признаков смерти от потери крови не найдено. Голова отрезана после смерти.
Эпикриз мне показался странным. Но от нашей медицины можно ждать и не такого.
– Наверно, бандиты. Делал для них какой-то наркотик. А потом они не поладили… – наморщив лоб, сказал Матвей.
– Бандиты бы оставили голову, – сказал Антон. – И свечка в руках… Похоже на ритуальное убийство. Жаль, что Лиля ни о чем не хочет говорить.
– Все очень странно, – подытожил я.
Мы вернулись за стол. Обсуждать что-то в присутствии наших дам казалось нам неправильным. Антон пообещал поставить милицию на уши, хотя сам не очень-то верил в раскрытие заказных убийств.
Все следующее две недели я занимался решением очередных финансовых проблем в агентстве. Я работал, встречался с клиентами, убеждал их в чем-то, придумывал бизнес-планы для банка, чтобы взять ссуду, договаривался о задержке арендной платы. И почти забыл о смерти Химика. Наверно, сознание вытеснило этот кошмар в подсознание. По крайней мере, работа меня загрузила, а я не сопротивлялся.
Все, что мне было нужно – это постоянных стабильных заказов на восемь-девять тысяч долларов в месяц. И тогда бы я спокойно платил и аренду офиса, и зарплату моим трем с половиной сотрудникам. Но стабильных заказов не было. Были разовые. А еще чаще потенциальный клиент выматывал нам душу, мы делали для него предложение, на подготовку которого уходила неделя, а он исчезал.
Последние дни были особенно тяжелые. Я приходил домой сдохший. Очень редко видел Машу, что кажется было ей на руку, она переживала очередную серию скандалов со своим Германом.
Ни с Антоном, ни с Матвеем я не виделся вообще, мы общались только по мейлу и по телефону. Антон говорил, что следствие не сдвигается с мертвой точки. На девять дней я не пошел, отговорившись делами, и дав слово прийти на сорок.
Глава 3
– Я не понял, – честно сказал я. – Вы хотите, чтобы мы везде, где сможем, размещали слова «Дейр-Эль-Бахри», «Калипсол», «Одиночество» и вот этот набор цифр «222 461 215»? В прессе, на телевидении, на радио, в интернете? Как можно чаще?
– Вот именно, – ответил он. – И за это я плачу вам деньги.
Деньги были неплохие. Пять тысяч долларов месячного ретейнмента[5] и еще по 500 долларов за каждое упоминание любого бреда из вышеперечисленного в любом из СМИ.
