Как им было приказано, они ввели садовника в длинную, освещенную свечами галерею на первом этаже, где помещалась все увеличивающаяся коллекция европейского искусства, которую собирал принц. Там был Спенсер, все еще в кожаной солдатской куртке, пахнущей конюшней. Рядом со Спенсером под тяжелой картиной, писанной маслом, стоял Джон Ловетт, глядя, как Хэмфриз идет к ним своей шаркающей походкой. Ловетт, в черном бархатном костюме, выглядел таким же томным, как и придворные, изображенные на картине, но Спенсеру, с пятнами пота под мышками, грязными сапогами и большой шпагой у пояса, здесь было явно не по себе, потому что он не был придворным, он был человек дела. Оба они с выжидающим видом смотрели, как приближается Хэмфриз, держа шляпу в руке.
Страже приказали ждать за дверью. Ловетт и Спенсер сели за большой стол в оконной нише и жестом предложили сесть и Хэмфризу. На столе лежали истрепанные от частого употребления карты Нидерландов и Священной Римской империи.
Спенсер отодвинул карты и сказал садовнику:
— Мы думаем, что есть вещи, о которых вы нам не рассказали.
— Милорды, — отозвался Хэмфриз, усаживаясь и подбирая полы плаща, — я сказал вам обо всем, о чем вы спрашивали. Что еще вам хотелось бы знать?
Ловетт наклонился вперед. Свет от ветвистого канделябра замерцал на его кольце с рубином и на крошечных эмблемах в виде геральдических лилий, вышитых на зеленом шелковом дублете.
— Не расскажете ли вы нам правду о своем прошлом?
— Правда всегда неуловима, милорды, — осторожно ответил Хэмфриз. — Но если вы могли бы несколько уточнить ваш вопрос, я постарался бы ответить на него. Возможно, вы объясните, какой аспект вас интересует, ибо всем памятны слова Понтия Пилата: «Что есть истина?»
Спенсер не выдержал:
— Да замолчите вы, глупец, перестаньте нести чепуху и скажите только — почему вы не сообщили нам с самого начала, что родились и выросли в католической вере?
— Потому что, милорд, — терпеливо ответил Хэмфриз, — вы меня не спрашивали.
Он проворно отодвинулся в сторону, поскольку Эдвард Спенсер тяжело встал со стула и наступал на него.
— Потому что, милорд, я больше не исповедую эту веру.
Спенсер снова опустился на стул, но лицо его оставалось мрачным от гнева.
— С какой стати мы должны вам верить? Вы явились сюда, забили голову принца колдовством и сверхъестественными фантазиями…
— Тише, — сказал Ловетт и предостерегающе тронул Спенсера за руку. — Выслушаем его.
Хэмфриз склонил голову в знак благодарности Ловетту, потом снова поднял ее; его светлые глаза под выпуклым лбом ярко блестели.
— Милорды, я родился в католической семье. Это было моим несчастьем. Соответственно я был воспитан в этой вере, но как только оказалось возможным, я отверг ее.
— Когда именно? — тихо вставил Ловетт.
— Как только, милорды, я стал достаточно взрослым, чтобы быть в состоянии осуществить выбор. Вы знаете, без сомнения, что, когда я был моложе, я вступил в протестантскую армию в Нидерландах под началом сэра Френсиса Вере.
— Мы знаем, — ворчливо сказал Спенсер. — Это было в 1602 году. И Вере был хорошим человеком. Значит, к тому времени вы покончили со своими католическими убеждениями? Поймите нас — мы все время должны опасаться папистских шпионов.
— Я попал в плен к испанцам в 1604 году, милорд. — Глаза Хэмфриза ничего не выражали. — Я был в отряде, посланном за припасами из осажденного города Остенде. Меня допрашивали люди Пармы.
— Это тогда вы заработали отметину на шее? — поинтересовался Ловетт.
— Именно. Я не всегда говорил так, как сейчас. Испанцы подвергают пленных пытке удушением, чтобы заставить их выдать своих товарищей.
— И вы выдали? — гаркнул Спенсер.
— Мне больно слышать от вас такие вопросы, милорд.
Спенсер, постукивая пальцами по столу, резко сказал:
— Я недавно разговаривал с несколькими людьми, уцелевшими при осаде Остенде. Они утверждают, что из попавших в плен к испанцам были отпущены только те, кто говорили. Предатели.
— Люди Пармы решили, что я мертв, — возразил Хэмфриз. — Меня выбросили и оставили на мусорной куче, где роются собаки. Какие-то добросердечные местные жители нашли меня там и выходили. Вскоре после этого был подписан мирный договор между Англией и Испанией. Лишенный помощи англичан, Остенде, как вы знаете, перешел к испанцам.
— То было главное предательство по отношению к нашим храбрым голландским союзникам, — рявкнул Спенсер.
Ловетт снова наклонился вперед.
— Вы должны простить нам наши вопросы, Хэмфриз. Мы знаем, что при назначении на эту должность вас расспрашивал сам принц Генрих. Вас рекомендовал граф Шрусбери. Но вы должны понять, что нам нужно знать все обо всех, кто имеет доступ к принцу.
— Вы считаете, что есть какая-то опасность? — спросил Хэмфриз, встретившись с ним взглядом.
Ловетт колебался, потом кивнул.
— Вам придется понять, — сказал он, — что наш благородный принц, хотя и храбр во всех отношениях, но боится тайных врагов. Он полностью доверяет тем, кто ему служит. Однако он верит в звезды и их влияние. Все это вы, несомненно, вскоре узнаете, притом что он уже потребовал, чтобы вы создали для него такой дворцовый сад, который способствовал бы его благополучию и безопасности.
— Тутовые деревья. Конечно. Я здесь, чтобы служить его королевскому высочеству всеми способами, какие есть в моем распоряжении.
— Вы здесь, чтобы ухаживать за растениями, это так, — отозвался Ловетт. — И еще вы здесь, чтобы утешать принца, отгонять мрачные мысли, потому что его сны предсказывают ему смерть. Но вы никому больше не должны рассказывать об этих страхах, мастер садовник, и не распространяйтесь о его разговорах с вами относительно трав и звезд. Вы поняли?
— Милорды, — спокойно произнес Хэмфриз, — милорды, неужели вы думаете, что я могу обмануть доверие принца?
Ловетт и Спенсер сказали ему, что он может идти, и молча смотрели на его сутулую фигуру, пока он шел обратно по галерее: его светлый плащ волочился за ним, а волосы при свечах казались почти белыми. Потом, когда он исчез за массивной входной дверью, Спенсер сердито хлопнул в ладоши и сказал:
— Не могу поверить, что этот человек был солдатом. Он просто предсказатель, шарлатан.
Ловетт повернулся к нему.
— Пережитое изменило его. Мы должны напоминать себе, что он обладает способностями, которые снимают у принца чувство тревоги. А Генриху нужен покой, потому что болезнь ума так же фатальна, как и болезнь тела.
— И вы думаете, что эта штука с растениями, подверженными влиянию звезд, сможет его успокоить? Это мошенничество, это некромантия. Ах, я и забыл — ваша жена любит такие вещи, не так ли?
— Она интересуется травами и астрологией, — сдержанно ответил Ловетт. — Но все женщины болтают о таких вещах. Это ничего не значит.
Спенсер все еще был исполнен воинственного духа. Ловетт продолжал:
— Вы знаете не хуже меня, что нашего принца преследуют страхи. Он не может спать. Его преследуют мысли о тайных врагах.
Спенсер оглянулся на итальянские и испанские лица, смотревшие на него с тяжелых портретов.
— Меня это не удивляет, — сказал он с иронией. — Вы вполне уверены, что этому садовнику можно доверять?
— Если одержимость садовника растениями может успокоить принца, давайте воспользуемся ею. И я надеюсь, вы помните, что распространение тутовых деревьев будет служить, как предполагается, совсем иным целям…
— Тс! — прервал его Спенсер. Он положил руку на плечо Ловетта, призывая к молчанию. Потом
