Она рассмеялась.
— Ладно. Он очень, очень хороший друг, с которым хорошо пить, хорошо заниматься музыкой, когда перебрал…
— Элис…
Она взяла его за руку.
— Я думаю, что есть вещи, о которых ты хочешь забыть, — мягко сказала она. — Позволь мне помочь тебе.
И она повела его вверх по лестнице в его комнату.
Когда они вошли, она нашла трут и кремень и зажгла свечу. Потом встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, раздвинув ему зубы языком. Он сделал последнюю попытку отстраниться, но она была настойчива, а он очень устал. Он и забыл, как она хороша, когда улыбается. Она отошла на миг, чтобы распустить шнуровку своего платья, и Нед увидел, что под ним надета сорочка из белого батиста, вышитая цветочками кремового цвета. Он восхищенно коснулся рукой тонкой вышивки. Она положила руку ему на руку.
— Это работа моей матери, — пояснила она. — Мать гнула спину за гроши. Один пенни за цветок. Такие у нее были заработки. Один пенни за цветок… Мать надеялась, что у меня будет жизнь получше. Она научила меня читать и писать. Она надеялась сделать из меня леди, но я быстренько поняла, что можно прожить и по-другому. Что мужчин не интересует вышивка и умеешь ли ты читать.
— Элис. Мой брат любит тебя…
— Твой брат, — тихо сказала она, — страшный дурак. Он бросает свое дело. Нед, моя мать умерла в бедности и болезнях. Я все это видела. Я не хочу кончить таким же образом. И не кончу, ей-богу.
Она потянула вниз лиф платья. Цветочки на батисте смялись под тяжестью ее пышных грудей, которые она обхватила руками, чтобы высвободить их из одежды. Соски в неровном свете свечи казались темными и твердыми.
— Элис, — сказал он нетерпеливо, — это нехорошо, уходи, вернись к Мэтью.
Но она протянула руку и коснулась его паха своей прохладной маленькой ладошкой.
— Мэтью ушел до утра.
Она поцеловала его, ее язык снова был у него во рту; она немного отстранилась и продолжала:
— Ты должен забыть о своей Кейт. Она не оставит мужа. Ты знаешь, что не оставит. Хотя она и не счастлива. Он отец ее ребенка. Он кормит и одевает их обоих, он обеспечивает для нее достойную жизнь, чего ты никогда не сможешь сделать, никогда…
Нед принялся трясти ее.
— Откуда ты все это знаешь? Откуда ты знаешь, что она его не оставит?
— Я же сказала — сплетни слуг.
Она пожала плечами.
— В доме, где есть слуги, ничего не удержишь в тайне. Кейт Пелхэм примирится с чем угодно, лишь бы сохранить своего ребенка, лишь бы можно было оплачивать счета врачей…
— Замолчи, — сказал Нед. — Хватит.
— И вправду, — тихо сказала она, и ее губы прижались к его губам, ее руки ласкали его. — Хватит разговоров.
И он сдался.
«Прокаливание — первая стадия алхимии, — вспомнил он вдруг. — До полной темноты».
Она была похотлива, все время придумывала новые способы вызвать у него возбуждение. А после наслаждения, которое было очень пылким, чего она и добивалась, все превратилось в черноту. Особенно когда он вспомнил в темные предрассветные часы, что ему приказано убить человека.
10
У меня в садочке
Расцвели цветочки,
Такой пышный цвет —
Краше в мире нет.
Весь следующий день над парком и садами Сент-Джеймского дворца висела ноябрьская дымка, и очертания красного кирпичного дворца Тюдоров мрачно вырисовывались в сумраке. В саду мужского монастыря, к югу от окруженного аркадами двора, на землю падали последние листья платанов. Грачи кричали на голых ветках, и сырой воздух был наполнен запахом гниющих листьев. Дым от костра, разведенного садовниками, поднимался вверх медленной струйкой.
Было четыре часа, и быстро смеркалось, но рабочие все еще сгребали осенний мусор и кидали его на угли. Другие вскапывали и рыхлили землю. Надзирал за работой этих усердных тружеников, расхаживая среди них в своем светлом плаще, некто Стивен Хэмфриз, выглядевший старше своих тридцати лет из-за сутулых плеч и изможденного вида. На нем была старая фетровая шляпа, низко надвинутая на выпуклый лоб. Подойдя к нему ближе, можно было обнаружить над воротником его батистовой рубашки багровый шрам вокруг шеи.
Хэмфриз воевал в Нидерландах, задолго до пребывания там Неда, на стороне голландских мятежников, против их испанских угнетателей. Пять лет назад, при осаде Остенде, испанцы схватили его и подвергли пыткам. Он выжил, но поскольку у него не было возможности вернуться на родину, он несколько лет странствовал по континенту — тихий, одинокий странник, чья непривлекательная внешность не располагала к нему людей. В это-то время он и вернулся к старому увлечению — изучению трав и садовых растений; путешествуя, он встретил много известных знатоков растений и видел редкие виды цветов и фруктовых деревьев. Возвратившись наконец, Хэмфриз нашел работу помощника садовника у графа Шрусбери в его прекрасном доме в Лондоне, на Колман-стрит; а потом летом 1609 года его рекомендовали принцу Генриху.
Каждый день в четыре часа, когда Генрих находился в своей резиденции, принц приходил поговорить с садовником. Сейчас как раз было время его посещения; и Хэмфриз, увидев в быстро сгущающихся сумерках, что молодой престолонаследник приближается в сопровождении свиты, ждал его.
Принц окинул взглядом работающих людей, костры из листьев и только что вскопанные цветочные клумбы. Он некоторое время беседовал с Хэмфризом о погоде, о том, как идет высадка растений; потом отвел садовника немного в сторону и сказал тихо, чтобы никто больше не услышал:
— Говорят, что травы, как и все живое, связаны со звездами. Вы думаете, это правда?
В светлых глазах Хэмфриза под низким лбом светился острый ум.
— Ваше королевское высочество, — ответил он, — вы согласитесь со мной, что некоторые растения и травы можно найти только в определенных местах.
Он говорил странным свистящим голосом, который людям казался таким же необычным, как и его непривлекательная внешность, потому что когда он был в плену, испанцы чуть не удавили его, и его голосовые связки были непоправимо изуродованы.
— Ну конечно, — ответил принц, оглядываясь на мхи, устроившиеся в тени, и на жимолость, карабкающуюся к свету. — Они растут в тех местах, которые им подходят. Все зависит от света и тени, от тепла и влаги…
— Совершенно верно, милорд. И как только эти растения пересаживают в почву, противную их природе, они увядают. Они утрачивают — как вам скажет любой знаток растений — все или большую часть своих целебных свойств.
Генрих слушал, а свита ждала в отдалении; главными в ней были старый отставной воин Спенсер, ловкий стряпчий Ловетт и молодой духовник принца Генриха Мепперли, который, в свою очередь, не мог бы пожелать более достойного господина, потому что принц посещал церковь дважды по воскресеньям,
